Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

— И никого нет… Мы одни…

Я обнимаю ее за талию и привлекаю к себе. Солнце пригревает, и мы закрываем глаза.

— Это праздник: мы одни… — мечтательно, как будто в счастливой дреме говорит она.

— Эй, чего уселись здеся? Давай враз к такой-то матери, — вдруг крикнул с вышки усатый стрелок. — Еще целоваться будете?

Анечка вздрагивает, но я сильнее прижимаю ее к себе.

— Будем! — говорю я тихо и целую Анечку в губы. Раз. Два. Много раз.

— Вот гады! — удивляется стрелок. — Место под вышкой выбрали! Неужто иного кутка нету?

Анечка молчит, закрыв глаза.

— Нет! — тихо говорю я и опять целую ее. Не открывая глаз, она как будто просыпается. Потягивается.

— С добрым утром! — улыбаюсь я и крепко-накрепко ее обнимаю. Так мы сидим, обнявшись. Нам хорошо.

— Вот я вас, сучье отродье! — орет стрелок. — Разбегись от себя, а то стрелять буду!

Он стучит винтовкой.

— Он нас может убить? — дрожа в моих объятиях, спрашивает Анечка.

— Может.

Мы целуемся. Звякает затвор.

— Разойдись, а то…

Анечка не раскрывает глаз. Я делаю над собой усилие.

— Сейчас он может нажать курок… Пуля уже в стволе…

Мы открываем глаза и весело хохочем. Встаем.

— Что ж ты, стрелочек, в такое утро злишься? А? Посмотри-ка на небо!

Стрелок долго кашляет, смотрит на небо, потом кричит:

— Не положено, штоб целоваться! Поняли? А при чем, обратно, небо? Порядок полагается и при небе!

До угла я веду ее, обняв за талию. Спинами мы чувствуем провожающее нас дуло.

— Куда теперь?

— Я заготовил другое место. В запас!

Мы идем среди клумб прямо на противоположную сторону зоны. За баней ложимся в высокую траву на ковер сорванных и привядших цветов: я их сорвал и уложил вчера, чтоб не было так сыро. Солнце уже высоко поднялось над проволокой, но на ржавых крючках проволоки еще радужно сверкают и искрятся капельки росы. Теплеет. Ветерок шевельнет светлые весенние листочки вольных берез за забором, и опять стихнет. Мы сидим рядом, держа друг друга за руки. И опять сладко закрываются глаза. Анечка опускает голову на мое плечо.

— Я — Гитлер! Я — Гитлер! Убейте меня!!!

Женский голос звучит сначала издали, потом приближается. Передвигается вправо. Огибает баню. И вдруг истошно, надрывно, нечеловечески звучит над нами:

— Я — Гитлер! Я — Гитлер!! Убейте меня!!!

Мы вздыхаем и открываем глаза: нет, в лагере некуда спрятаться…

— Это Соня Изралевич? — сонно спрашивает Анечка.

— А кто же еще? Черт бы ее взял…

— Когда ее вывезут в Мариинск?

— Неизвестно. Весна. Нет свободного стрелка и подводы.

Соня — душевнобольная. Ее привезли с шестого лагпункта.

Она лежит в больнице № 1, но санитар не может усмотреть, на дворе тепло, и Соня часто прорывается во двор и босая бегает по зоне в одном белье.

— Она симулянтка?

— Нет.

— Почему кричит, что она Гитлер?

— Если будет кричать, что она заключенная, никто не обратит внимания — самоохранники дадут палкой по спине и все. Заявлять, что ты — Гитлер, в Советском Союзе может только сумасшедший. Это ее визитная карточка.

— Так она все-таки симулянтка?

— Нет. Но сумасшедшие тоже не дураки и соображают, что к чему. Позавчера мне удалось ее поймать. Говорю: «Соня, вот ты все требуешь, чтоб тебя убили, но бегаешь от забора или мимо забора, и тебя никто не убивает. Аты побеги прямо на забор — перебеги огневую дорожку и ухватись за проволоку руками. Тогда стрелок наверняка убьет тебя на месте, и все будет в порядке».

— Ну а она?

— Ах, если бы вы видели ее глаза! С каким бешенством, с какой ненавистью она на меня смотрела! Поняла, что я смеюсь над ней, потому что в таких, как она, душевнобольных обычно сидят два человека — здоровый и больной. Такие больные — раздвоенные!

Соня, прокричав свой обычный репертуар, уже готова была бежать дальше, и мы, поглядев ей вслед, хотели было закрыть глаза и отдаться наплыву чувств, как вдруг с воли, из-за забора, в зону влетела желтая бабочка и, вихляя туда и сюда, стала порхать вдоль огневой дорожки. Соня остановилась, потом, широко расставив руки, бросилась за ней, повторяя по росистой траве тот самый извилистый пусть, который бабочка чертила в голубом утреннем воздухе.

— На дорожку не заходить! Стрелять буду! — закричал тоненьким надтреснутым голоском мальчишка-стрелок Панька, контуженный фронтовик: это был тоже душевнобольной, но более опасный, чем Соня, потому что ему дали в руки оружие. Анечка и я обнялись, потеснее прижались друг к другу и хотели опять продолжать игру с поцелуями. В сонном теплом воздухе слышалось, как Панька мурлычет себе под нос песенку, вернее, припев к ней: кончит, замолкнет и начинает снова, как злая оса над весенними цветами — перелетит, выпьем мед и летит дальше, з-з-з-з — и тишина, з-з-з-з — и тишина…

«Смелого пуля боится…» — гудел Панька. Вдруг бабочка косо скользнула вбок и влетела на огневую дорожку, а за ней туда же вбежала Соня. Стрелок засмеялся и поднял дуло, все еще тихонько напевая сквозь зубы: «Смелого любит страна…»

Бабочка и Соня быстро прыгали то в одну сторону, то в другую, и целиться было непросто, тем более что Соня ступала то по дорожке, то по траве: убить человека на дорожке стрелок был обязан, в этом состоит его долг, а за убийство женщины в зоне могут посадить самого — это преступление. Вдруг песенка смолкла. Анечка испуганно открыла глаза.

— Смотрите! Ах…

Панька перегнулся через барьер вышки с винтовкой у плеча и водил дулом. В это мгновение Соня сделала резкое движение, чтобы вытянутой рукой схватить бабочку и шагнула вбок на траву. Панька засмеялся и опустил винтовку. И сейчас же бабочка, колыхаясь и прыгая в воздухе, метнулась к забору, вслед за ней Соня, вслед за Соней Панька вскинул винтовку и стал ловить сумасшедшую на мушку.

— Ой! Он ее убьет! — взвизгнула Анечка и вцепилась в меня.

Но бабочка и сумасшедшая опять очутились в зоне.

Новый зигзаг полета. Тихое: «Смелого любит страна…»

Мгновение молчания.

Анечка закрыла лицо руками. Потом спросила сквозь пальцы:

— Он убил Соню?

— Пока нет. Откройте лицо.

Анечка вздохнула. Улыбнулась. Открыла глаза. С вышки опять загудел Панька: «Смелым и Сталин гордится…»

— Я не могу больше… Идемте!

Молчание.

— Ай!

Анечка уткнула лицо в рукав. И вдруг на всю отдыхающую зону пронеслось:

— Я — Гитлер! Я — Гитлер!! Убейте меня!!!

И Соня, прыгая через клумбы, понеслась к штабу. В пальцах у нее трепетала крылышками желтая бабочка. Анечка рукавом телогрейки вытерла пот с лица.

«Смелому смерть не страшна…» — раздалось с вышки.

Анечка вскочила.

— Уйдемте отсюда, я не могу сидеть спокойно перед табличкой с надписью «Огневая зона». Не могу! Уйдем подальше. Сядем вон там, поддеревом.