Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

— Хочу предупредить. Вас ожидает неприятная перемена в образе жизни.

Анечка побледнела. Греков сочувственно пожал ей локоть.

— Я кое-что случайно слышал. У Рачковой месяца два тому назад сорвалась отправка вас обоих в этап. Вы оскорбили ее как женщину. Берегитесь: будет предпринята новая попытка сделать вам гадость. Выбран день, когда начальства не будет в зоне и заступиться окажется некому.

— Сегодня? — спросил я, вздрогнув.

Греков опустил глаза.

— Не знаю. Но будьте готовы. Хотя бы морально. Разрешите откланяться?

Уже издали он обернулся:

— Что можно и когда можно, я сделаю! Помощь будет, если только успеет…

Прижавшись друг к другу, мы медленно побрели в барак.

В моей кабине все в сборе.

— Только что был обход. Удача: сегодня дежурит Плотников. Можно начинать! — хором встретили меня все собравшиеся.

Царица Тамара… Какая стерва…

— Ладно. Но на случай каждый должен иметь наготове жалобу на какое-нибудь заболевание, а я одену халат и стану у полочки с лекарствами. Вольф, сядьте на порожках и в случае чего запойте или стукните в дверь! Георгий, займите место у окна и смотрите вбок направо — следите за вахтой! Ну, все? Я начинаю. Кстати: сейчас зарубили Боба-Гориллу. Да, да, — лежит под деревом около бани. Убил Васек-Карзубый. Мне назначат нового комиссара. Да, найдется. Ну, как — все?

Я вынул из столика маленькую книжицу в красной обложке с портретом одутловатого бородатого человека. Прикрыл ее коробкой с порошками. Расправил шпаргалку с цитатами. Подумал. Перед глазами все еще стояли лужи горячей крови, отражающие весеннее голубое небо, и брезгливая улыбка Грекова, но я сделал над собой усилие: ведь доклад — это радость, это дверь в другой мир, это Шелковая Нить, которая вопреки всему нас ведет в бессмертие… Будь что будет!

Лишь бы не потерять Анечку! Я успокоился и почувствовал прилив душевных сил и уверенность. Покуда мы в состоянии думать, жизнь имеет смысл, она — радость.

Слушатели закурили, устроились удобнее и стихли.

— Товарищи, — начал я, — я заготовил не совсем обычный доклад. Может быть, это вообще не очередное сообщение, а что-то другое, но что именно — мы сообща определим позднее. Представьте себе, что выступает медицинский эксперт и разъясняет неспециалистам некоторые медицинские понятия.

— Штилле нахт, хайлиге нахт, — вдруг хрипло запел на порожках Вольф новогоднюю песню.

Я сунул шпаргалку в карман.

— Приготовились. Откройте рот! — сказал я Майстраху. — Когда у вас заболело горло?

Дверь распахнулась рывком. На пороге Верка-Гроб.

— Доктор, скажи Антипке, чтоб убрал простыни с койки Боба. Украдут враз.

— В чем дело?

— Грязнулька переходит в барак. Ко мне в бригаду. Мы будем кушать вместе. Понял?

— Вполне.

— Я ее забираю сейчас же.

— Давай, давай, Верка! Поздравить с законным браком?

Верка оскалила ровный ряд крупных белых зубов. Это была красивая девка — статная, смуглая. С удалой улыбкой. С бесшабашным заломом кубанки. Она чем-то напоминала Федьку-Шрама.

— Опасная гадина! Убийца! — заговорили мои слушатели, едва Верка захлопнула дверь. — А насчет свадьбы вы правы, доктор: она кобел.Только ведь у нее есть девочка и хорошенькая — та, что обокрала хлеборезку, помните? По кличке Борька!

— Ту Верка сплавит в этап: Грязнулька красивее!

— Верка, как Тамара Рачкова: она — опасный любовник! Грязнульке еще нужно подумать…

— Тише, товарищи, кончайте разговоры. Время идет!

— Штилле штеен ди боймен, мехт ихь иммер зо троймен…

Дверь опять рванулась настежь. Верка остановилась на пороге, широко расставила ноги в ярко начищенных сапожках и подперла бока маленькими кулачками. Чиркнула исподлобья живым взглядом по всем сидящим и вдруг неожиданно тихонько спросила:

— Принимаете в компанию?

— Куда? В какую компанию? Борис Владимирович, так раскройте же рот! На что жалуетесь?

Верка расхохоталась.

— Страсть люблю ученые разговоры. Я сяду в углу и не буду мешать. А нагрянут гады, так вам же лучше — меж самой контры вдруг блатная! Я первая открою рот и попрошу таблетку от живота.

Все растерялись. Верка нахмурилась и повела плечом.

— Ты что, доктор, сумневаешься? Вроде, не завалит ли она нас, контриков? Так вы не бойтесь, товарищи: я не шпана какая-нибудь, я есть Верка-Гроб!

Верка с порога шагнула вперед прямо ко мне и гордо закинула голову.

— Слышал, как я рубала цыганку?

— Слышал.

— То-то. — Верка уверенно и с достоинством села в угол. — Толкай речугу без опаски. Гроб есть гроб. Это понимать надо.

Я провел ладонью по лицу. Да, это понимать надо. Помолчал. Потом начал:

— Итак, сегодня я выступаю как медицинский эксперт по делу об уголовных преступлениях одного психически неполноценного человека. Фамилию его вы потом назовете сами. Слушайте же.

Я начну беседу показом известных вам характеров, чтобы выявить тенденцию развития патологической личности. Этой зимой захожу как-то к профессору Жолондзю в больницу № 2. Вижу: Жолондзь — толстый и багровый — сидит за столом, в дверях мнется побелевший от волнения немец-повар, а между ними на полу валяется сковородка с кусочками жареной свинины. Немец, заикаясь, говорит: «Я не могу тафать фам на зафтрак десять порция мяса: кашдый порция — один голед-ный польной. Я даль три порция и три польной сидит без мяса на обед!» На это Жолондзь рычит: «А я не могу оперировать людей голодным! Больному полезнее самому поголодать, но знать, что я сыт и хорошо сделаю ему операцию!» Я слушал их и смотрел в окно: там, около помойки, копошились люди, а здесь на полу валялась жареная свинина. Позднее Жолондзь выгнал фрица и взял на работу Иляну Родовяну, толстую цы-ганку-штрафницу, — она будет давать ему десять порций и двадцать с его ведома сожрет сама, а остальные тридцать разделит пополам, и все будет в порядке. Этой же зимой, когда наш барак был достроен, меня перевели сюда, а на мое место назначили профессора Береславцева. Первым делом он выгнал с работы Анечку, отправил ее на сырозавод: она раздавала больным все до последней капли и кусочка, а профессору хотелось самому получать молоко и котлетки. Он заменил честного интеллигентного человека воровкой и шпаной Машкой Фуриной — женой Мишки Удалого: тот был тогда в армии и отсутствовал, а Машка, как и профессор, любила котлетки. Так произошла смычка двух культурных людей с двумя уголовницами. Кто же эти люди, Жолондзь и Береславцев? Преступники? Урки? Нет. Просто мещане. Они в трудных условиях защищают себя и совесть их чиста. Это себялюбцы. Их жены и дети наверняка подтвердили бы мои слова. Оба они отрицательные характеры. Асоциальные.

Но от них мостик через Машку и Илянку уже ведет к Удалому. А это другой тип: садист и насильник, грабитель и убийца. Его вам описывать нечего. Скажу только, что Удалой после своего вторичного появления в лагере рассказал, что он, попав после амнистии в маршевый батальон, обменял на водку все обмундирование на какой-то станции, напился до полусмерти и свалился в укромном месте: эшелон ушел, а ему дали десятку за дезертирство и отправили сюда, где он опять действует как насильник и грабитель. Он мне объяснил: «Я фашистов не трогаю: ведь они мине тоже не обижають! И за советскую власть складывать голову нет расчета: без коммунизма я обойдусь, а без головы — нет. Коммунистам и фашистам желаю воевать до победы. А я — парень мирный, свободный, культурный. Всякими измами не увлекаюсь: я — настоящий человек, достойный жить! Мине были б только, как говорится, гроши та харчи хороши! Понял, доктор?!» Этот гад — прямая родня профессорам: он только не пассивный асоциальный тип, как они, а резко антисоциальный, в котором та же черта себялюбия усилена до патологии. Это — враг общества. Пока что Удалой маленький враг — малограмотный парень, куда он годен? В лагерные нарядчики и только. Свое себялюбие он не может показать по-настоящему. Ну а если бы мог? Если бы был культурнее? Попробуйте мысленно провести эту же линию дальше: антисоциального выродка Удалого постарайтесь мысленно окультурить, пропустить через вуз, прилично одеть. Попытайтесь — и вы получите наших следователей и судей, людей, взявшихся за черное дело массового истребления советского народа. Ну а теперь напрягите воображение и представьте культурного выродка