Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

Я закурил.

— Туда нельзя. Там уже улегся Боб-Горилла. Вы были заняты бабочкой и Соней и не слышали, как в прачечной разыгрался очередной скандал. Боб с Шурочкой колдовали около стопок стиранного белья, а им мешал Васек-Карзубый, паренек, желавший сварить на плите картофель.

— Опять Некрасов виноват?

— Не знаю, но Васек — известный законник, а Боб вспылил и дал ему оплеуху. Потом понял свою ошибку, испугался и лег поддерево. Сейчас успокоился и спит, слышите — похрапывает? Однако дело этим не кончится. Законник не простит сукесвоего унижения: оплеуху он получил при людях.

— Так куда же нам пойти? За большую больницу?

— Там сейчас сектанты проводят богослужение. Может, за мой старый барак? Там вырыты ямы, и в них мы спрячемся. Идемте!

Мы тронулись, незаметно сплетя пальцы. Их у человека пять, а ведь даже одного достаточно, чтобы почувствовать взаимную близость.

Проходя мимо бани мы увидели, как Васек вышел из прачечной с горячим закопченным котелком, поставил его на траву, подул себе на пальцы, сказал татарину-пильщику: «Беру на минутку», — взял топор и заковылял прочь. Мы уже прошли дальше, но я оглянулся, ведь я сидел в лагере уже не первый год. Васек не спеша подошел к растянувшемуся поддеревом Бобу, перевел дух, быстро размахнулся и ударил спящего по голове. Тот не крикнул, только сильно дернул ногами.

— Ну, что же вы остановились? Что опять случилось? — ласково прошептала Анечка у моего плеча — она ничего не заметила.

— На, держи топор, чучмек! — спокойно сказал Васек татарину, взял свой котелок и зашагал в барак. Проходя мимо нас, обернулся и добавил: На вахту я зайду сам, слышь, вот поем картошку и зайду, понял? Хай сука полежит тута!

Мы осторожно подошли поближе. Лужи крови казались голубыми, потому что день был погожий: они отражали весеннее небо.

— Погиб из-за белья, — проговорил я шепотом.

— Из-за Грязнульки. Год с ней пожил. Кто будет следующим? — ответила Анечка тоже шепотом.

Оба мы постояли в нерешительности. Какая жизнь…

— Пора идти на доклад, — сказал я.

— Зайдем к Шуре. Вымоем руки и умоемся.

— Так ведь не мы рубили Боба…

— А все-таки… Противно! Руки вдруг стали какими-то липкими и скользкими… Бр-р-р…

— Доброе утро, Анна Михайловна! Доброе утро, доктор! — стройный мужчина неопределенного возраста вежливо раскланивается и церемонно жмет руки. У него правильное, английского типа лицо, подстриженные темно-рыжие усы и холодный, пренебрежительный и насмешливый взгляд. Если бы не форменная одежда первого срока, то о нем можно было сказать: «Это настоящий барин!»

В далеком прошлом товарищ Греков носил черные очки, и выдавал себя за слепого и даже был видным деятелем в Московском обществе слепых. Потом, как некогда Чичикова, его осенила великая идея, которой он и посвятил остальную жизнь: он учел разницу между николаевским и сталинским временем, соответственное увеличение количества мертвых душ в стране и решил не покупать их, а торговать с ними. Поэтому срочно прозрел и принялся за дело. В Москве организовал модельную мастерскую для слепых. Их число для верности сдобрил зрячими умельцами и пустил в производство модель дома Кашириных в Нижнем Новгороде. И стал развозить большие стеклянные ящики с миловидным домиком по матушке Руси, точнее, по заведующим школами и домами культуры. Одни покупали, другие отказывались.

— Как? Вы не желаете?! — говорил в подобных случаях Греков. — Да знаете ли вы, как высоко ценит гениального Горького товарищ Сталин? Значит, вы не согласны с Иосифом Виссарионовичем?

Такой оборот разговора заставлял строптивых вольнодумцев поджимать хвост и опускать уши… После пылких уверений в противном следовало бодрое согласие и кругленький заказ.

Домик Каширина пошел в ход. Потом мастерская изготовила домик Пушкина в Михайловском. Дело стало прихрамывать. И тут Греков, наконец, понял: ведь не с живыми он ведет торговлю, а с мертвыми! Так при чем здесь Пушкин?! На поточную линию был поставлен шалаш Ленина в Разливе. Дело двинулось вперед! Хата, в которой родился товарищ Клим! Кони грековского бизнеса понеслись вскачь: все армейские красные уголки должны были купить по макету, а красных уголков в Рабоче-Крестьянской Красной Армии тысячи. Греков удвоил штат слепо-зрячих рабочих, получше законспирировал мастерскую под крылышком общественности и Красного Креста, обзавелся своим собственным евреем на должности личного секретаря и поставил на массовое производство… Что? Как вы думаете? Домик в Гори!

Вот это был ход так ход!

Собственный еврей сломя голову скакал впереди, прыгал с поезда на поезд и только предупреждал в каждом городе:

— Завтра приедет Греков!

— Кто?

— Сам Греков!

Никто из страха опростоволоситься не спрашивал, кто это такой. Греков приезжал и сонно произносил только одно слово: «Сколько?»

То есть сколько десятков макетов. Ибо кто же на святой Руси посмеет не купить макет дома, где явился миру Он, великий вождь, отец народов, гениальный стратег революции, красное солнышко, корифей науки и пр. и пр. Заказы текли равномерным, неиссякаемым потоком, потому что домик в Гори — это зубчик в могучей машине одурачивания людей и умерщвления их душ, он, этот домик, был нужен. Греков стал сталинским миллионером. Но однажды его жена — врач, плюнула и развелась. И это явилось сигналом: он уже и сам давно заскучал. Дело — такое блестящее, такое перспективное, такое политически и социально нужное — неожиданно лопнуло: Греков запил горькую!

— Вы понимаете, Дмитрий Александрович, — объяснял он мне, — я запил оттого, что у меня, как у одного студента, где-то у Леонида Андреева, помните? — душа нежная и не выносит такого свинства. Я — производное всероссийского рабства. Истинный герой нашего времени, не Онегин и Печорин, а Греков! Будь это старый режим, постригся бы в монахи и крышка. А тут куда пристроишься? Только и выход, что сесть за нарушение правил уличного движения. Ведь именно в лагере таким разочарованным героям и жить: поверите ли — отдыхаю здесь душой! Конечно, в заключении свинства хватает, но ведь не столько же, как на воле?! Мой еврей временами наезжает к начальству с визитом, и меня не беспокоят. Числюсь по аптеке, вожу лекарства из Мариинска. Когда хандрю, посылаю всех к черту: мне этот советский монастырь обходится не дешево!

Греков сожительствовал со всеми начальницами МСЧ по очереди, в порядке их служебной смены, читал умные книги, досыта спал и гулял по лугам и перелескам. Питался за зоной, в семье одного начальника. «Тихо догорал», по его собственному выражению. В это утро он мягко взял меня под руку: