Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь

Много таких рассказов читал Аюши, и сердце Дорджи сжималось при этом от жалости. И сам он с этих пор становился добрее и кротче и уж не разорял птичьих гнезд и не отрывал хвостов у ящериц, чем прежде очень часто забавлялся. Была и еще одна книга у Аюши, которую все любили слушать: это было описание рая, как он представляется в писании буддистов. Там описывались золотые и коралловые деревья с изумрудными листьями, берега рек из драгоценных камней, дворцы необыкновенной, чисто сказочной красоты и т. п. У Дорджи так разыгрывалось при этом воображение, что он точно наяву видел все эти картины. И после этого ему всегда, бывало, очень захочется учиться, учиться как можно больше, знать много, очень много, всё… Обыкновенно он забрасывал вопросами Аюши, но Аюши и сам знал немного и не скрывал этого; он говорил, что надо много учиться, учиться до старости, чтобы знать много.

Скоро в учении Дорджи наступил перерыв. Около Ильина дня, т. е. 20 июля, буряты начинают возить сено. К этому времени все улусы переселяются на свои зимние или осенние стоянки, поближе к зимним жилищам. Детям переселение на новые места было истинным праздником. В Кудетуевском улусе никто из хозяев не имел деревянных домов на осенних местах, а потому каждой семье приходилось ставить для себя войлочную юрту.

Отец Дорджи уехал на новые места накануне; утром, на другой день, все в доме поднялись очень рано: и Дорджи, и Аюши, и две ближайшие родственницы, и мать с ребенком, и работники, – все двинулись туда же. Было несколько телег с имуществом, уложенным в ящики и сумки, а все люди, не исключая Дорджи, а также и женщин, ехали верхами. Тут же гнали скот. К половине дня они приехали на ту речку, где были расположены луга, принадлежавшие Кудетуевскому улусу; местами здесь были разбросаны шалаши, где в это время жили нанятые отцом Дорджи косцы. Часть сена уже была скошена и стояла в копнах. Местность здесь была очень красивая: степь, расстилавшаяся по берегам Селенги, здесь оканчивалась; начинались горы; земля, принадлежавшая отцу Дорджи, была как раз в том месте, где из ущелья вырывалась небольшая горная речка. Ее берега были покрыты кустарником; здесь дикая яблоня и красная боярка перемешивались с ольхой, с березками, с ивами; кусты росли так густо, что местами совсем закрывали речку.

Далее расстилались зеленые луга; трава здесь была так высока, что Дорджи пропадал в ней с головой, и огромные белые цветы были выше его головы. Возы остановились на том месте, где трава была уже скошена. Все расседлали лошадей и пустили их пастись; «потрав» буряты не боятся потому, что все луга и пашни тщательно огорожены у них изгородями. Тут начиналось настоящее веселье, тот порядок жизни, который Дорджи так любил… Начали выбирать местечко для юрты, все предлагали свое, кому хотелось как можно поближе к воде, кто говорил, что у воды сыро; действительно, место для юрты выбрали около конца небольшой гривки, где трава была уже не луговая, а мелкая пахучая полынка; детям сейчас же был отдан приказ собирать разбросанные тут камни, а женщины начали ставить юрту.

Когда юрта была поставлена, на нее накинули войлочные покрышки; боковые решетки были тоже затянуты войлоками. Затем разложили посреди юрты огонь, сварили себе чаю и, закусив, принялись устраивать внутри юрты божницу. Здесь, конечно, не выставлялось всего того, что украшало собой летнее помещение, но зато Дорджи с Аюши предоставлено было все устроить по своему вкусу, и они все сделали очень красиво; так как цветов на лугу было множество, то они особенно позаботились о букетах, поставив их пред каждым бурханом. Отец и Цыден приехали тогда, когда все было уже устроено; они похвалили юрту. Начали готовить обед под открытым небом, в огромном котле, так как и косцы тоже были приглашены к обеду. Вечером на скошенном лугу устроились игры; большая часть косцов состояла из молодых людей и девушек. Молодежь веселилась чуть не до полуночи: играли в разные игры и пели песни.

На другой день ученья тоже не было: все были заняты сенокосом. Дорджи и двоюродная сестра, его ровесница, возили копны. Их обязанность состояла в том, чтобы править лошадью: они должны были подъехать к сложенному в копну сену и заставить лошадь подойти задом к куче, а затем работник постарше накидывал веревочную петлю на копну; веревка эта была прикреплена к седельной луке, и, как только петля была накинута, лошадь с маленьким всадником должна была тащить копну к тому месту, где сметывали стог. Дети сначала плохо справлялись с лошадьми, но скоро они этому выучились, а к копнам, с подобранными в руках веревками, они даже пускались в галоп. Аюши, Цыден и несколько женщин из родственных домов гребли сено, укладывали высохшее в стога, а прочие косили. Тут же была устроена временная кузница, и один из бурят отбивал косы или сваривал поломанные.

Работа кипела, оканчивался рабочий день, и некоторые оставались ночевать в поле; если день выдавался не очень ясный и поневоле приходилось отдыхать, молодежь устраивала вечером игры, да и без игры весело было Дорджи вечером сидеть около костра и слушать рассказы косцов. Особенно один старик, пришедший со своей семьей издалека, занимал его рассказами о проказах бурятских чертенят. И сколько забавного было в этих рассказах! Дорджи живо воображал себе этих кругленьких, лысых, невидимых чертенят и мысленно рисовал их смешные приключения.

Так деятельно и весело прошел август и почти весь сентябрь. Начались холода по ночам, наемные косцы уже ушли; стали подумывать о переходе в зимники. Дорджи, как и все дети, опять был рад перемене: он отдохнул и теперь без ученья ему как будто становилось уже и скучно. С Аюши за эти месяцы, когда он работал со всеми заодно, а по вечерам играл или рассказывал что-нибудь, сидя на свежем сене, вся семья еще больше сдружилась, и Дорджи полюбил его больше, чем родного брата Цыдена.

Наконец настал день, когда юрту снова разобрали и все вещи сложили в ящики и мешки, поставили на телеги или навьючили на лошадей. И все потянулись вверх по этой же речке и вошли в ущелье; сначала была только узкая дорожка, между горами и лесом, а затем горы немного расступились, и здесь стояло несколько изб, выстроенных так, как строят русские избы в Забайкалье. У Дорджи дом был большой, в пять окон в длину, в три в ширину, внутри он разделялся на две избы. Другие избы были поменьше. Дворов не было, а дома были огорожены пряслами, которые нисколько не мешали людям ходить где угодно, и не пускали только скот. Здесь, в ущелье, было теплее, чем в открытой долине; особенно было тепло на солнечных скатах гор. Коровы очень любили лежать на таких солнопеках, да и дети тоже предпочитали играть на этих горных склонах, поросших редкими, но высокими, крепкими соснами. Воздух здесь был смолистый, сильно пахло скошенным сеном. Конечно, в доме было скучнее, чем в юрте, но, вероятно, Дорджи это так казалось потому, что в юрте ему приходилось жить не больше двух месяцев, а в зимние – целых пять-шесть месяцев.