Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь

Между тем китайцы наши сильно приуныли: они совсем не умели жить в этой обстановке. Наш повар не умел разводить огня на открытом воздухе, затруднялся неимением многих привычных для него вещей, а главным образом, все эти дни всем его занятиям ужасно мешал огромный дождевой зонт, с которым он не расставался ни на минуту во время приготовления обеда. Сильно также это время беспокоила его мысль: где он будет брать дров там, где не будет базаров, на которых их продают. Пока из этого затруднения его выручал монгол-перевозчик, живший неподалеку от нас.

В Куку-Хото наши китайцы были против того, чтобы мы наняли монголов-работников: они уверяли, что монголы непременно нас обкрадут, даже перережут нас всех, что это народ никуда негодный, которому нельзя поручить никакого дела, и что лучше всего, если около нас будут одни китайцы. Здесь, в Ордосе, мысли переменились; повар Цуйсак настаивал, что, по крайней мере, один монгол нам необходим, а конюх на другой же день отыскал нам монгола, на которого возложен был караул лошадей, хотя он прикомандировался к нам в качестве проводника.

Хуан-хэ мы оставили 8 августа и, после двух небольших переходов, на третьем увидали городок, принадлежащий Джунгарскому князю. Стены из необожженного кирпича почти не выдавались на фоне почвы такого же серовато-желтого цвета; только несколько деревьев, видных из-за стен, оживляли картину и указывали, где находился дом самого князя. Не доходя версты до города, мы нашли колодец и остановились лагерем возле него. Во время постановки юрт из города вышли монголы и китайцы; первые смотрели солидно, вторые, как оказалось, были слуги князя. Монголы были приятно удивлены, когда мы обменялись с ними приветствиями на их родном языке; впрочем, дальше стереотипных фраз при встрече наши разговоры не пошли: мы отчасти забыли монгольский язык, отчасти в Ордосе он несколько иной, чем в Халхе.

К князю были посланы визитные карточки; на них князь написал по-китайски приглашение пожаловать в четыре часа. После очень короткого визита, муж мой и г. Скасси вернулись, очень довольные приемом князя. Он обещал всякое содействие экспедиции, но, по азиатскому обычаю, все это откладывалось в долгий ящик, и пока мы должны были жить среди степи, не представлявшей ни малейшего интереса для натуралиста. Взамен флоры и фауны мы могли бы наблюдать окружающих нас людей, но, надо прибавить, если бы лучше знали их язык.

На другой день к вечеру явился сам старик-князь. Он сделал этот визит как бы случайно во время прогулки: одет был в белый халат из чесучи и в обыкновенную домашнюю шапочку, а не в мандаринскую шляпу с шариком, обязательную при официальных визитах. С ним были его два сына, молодые люди лет за двадцать. Князя окружала толпа его чинов и слуг. Старик вошел к нам в юрту, его сыновья отправились в юрту Скасси: китайский этикет не позволяет сыну сидеть в присутствии отца, а в нашей юрте стоять можно было только в самом центре; потому и остальная свита князя должна была остаться на открытом воздухе, исключая двух-трех человек.

Лицо князя было желтое, болезненное, и он был худ, как скелет; после мы узнали, что он отчаянный курильщик опиума, совершенно расстроивший свое здоровье куреньем. Приятные манеры и очень умные глаза всем нам очень понравились в князе. Он с удовольствием смотрел инструменты, книги, географические карты, которые мы показывали ему, и расспрашивал о целях и задачах путешествия. Узнав о том, что с нами есть фотография, он пожелал, чтобы с него и его семьи были сняты портреты; для занятий фотографией он обещал приготовить комнату в своем доме.

Молодые князья и после много раз приходили в наш лагерь, заходил и сам старик поговорить, насколько сумеем, и посмотреть европейские вещи. Они все продолжали мне нравиться; в их манерах было много простоты, радушия, не было видно китайского пренебрежения к иностранцам, всегда просвечивающего сквозь условную китайскую вежливость, не было также и глупого удивления перед европейскими изобретениями, так надоедающего обыкновенно при сношениях с полудикарями. Видно было, что многое они видали и знают; оба юноши не раз бывали в Пекине и у себя принимали миссионеров-европейцев.

Неприятно только было видеть, что держали они себя большими барами; за каждым из молодых людей ходило несколько слуг: один носил на руках маленькую собачку князя, другой – кисет с табаком и трубку, третий – дождевой зонт и т. д.

Кроме сыновей князя, к нам в лагерь приходила иногда младшая жена его, «купленная жена», как назвал ее наш переводчик, китаец Ли. На вид ей иногда можно было дать лет восемнадцать, в другой раз – тридцать; она была очень симпатична, а правильные черты лица, очень нежный цвет кожи и большие черные глаза делали ее очень хорошенькой, даже и с европейской точки зрения, только неестественный блеск глаз и нездоровый румянец заставляли думать, что она чахоточная. Она носила девичью прическу, т. е. распускала по-русски заплетенную косу по спине, одевалась просто и держалась с большим тактом, как с нами, так и со своими взрослыми пасынками и с прислугой, которая окружала ее и ее сына, мальчика лет семи. Разговаривать с ней мы могли лишь через переводчика, который знал всего несколько слов по-русски, да и то кяхтинского, чисто условного наречия; тем не менее я не могла не заметить, что все ее вопросы были очень умны, что у нее есть наклонность наблюдать и сравнивать известную ей китайскую цивилизацию с нашей,

Обыкновенно все сношения с дамами в Китае меня страшно тяготили: мне всегда было ясно, что, удовлетворив своему любопытству внимательным осмотром вашей наружности, убедившись, что русские женщины не отличаются резко в этом от китаянок, осмотрев затем особенности вашего туалета, китайская барыня утрачивает всякий интерес к вашей особе. Здесь, у этой молоденькой женщины было нечто другое: кроме простого любопытства, высказывалась любознательность, виделось человеческое участие и требовалось взамен того же. Видно было, что общество умного старика не осталось без влияния для этой молодой особы и сделало ее заметно развитее всех тех китаянок и монголок, которых я встречала ранее. Но эта же близость к мужу принесла ей и большой вред: она сделалась такой же курильщицей опиума, каким был князь, и здоровье ее пострадало. Мне казалось, что молодая женщина сама понимает, что жить ей осталось недолго; мысль о скором сиротстве мальчика проглядывала, мне казалось, в ее горячих ласках к сыну. Мальчик бойкий и смотрел монголом: мать тоже, вероятно, была из монгольского семейства, ноги ее не были изуродованы, но родилась и выросла она в Пекине.

После визита князя мы были приглашены к нему. Дом у него был выстроен за городом и, по китайскому обычаю, был окружен дворами и садами: у главных ворот высокие мачты с флагами и оригинальным символическим украшением, в виде нашей пасхальной сырницы на половине их высоты, показывали высокое значение владельца дома. На дворах, по которым мы проходили, были цветники, а на последнем даже яблонные и персиковые деревья и галерея, увитая виноградной лозой. Дом был сложен из квадратных светло-серых кирпичей и имел большие везде стеклянные окна, что в Китае встречается очень редко. Комната в которой князь принимал нас, кроме китайского кана, застланного пунцовым сукном, была наполнена мебелью из резного черного дерева, украшена большими фарфоровыми и эмалевыми вазами, китайскими фонарями, спускавшимися с потолка, и множеством разных других вещей, причем только столовые часы и зеркала были европейского происхождения.