Петр Козлов - Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото

Не изменяя раз избранному северо-северо-западному направлению, караван то вступал на путь, знакомый нам еще со времени Монголо-Камского путешествия, то плелся по тропе, видевшей экспедицию год тому назад в ее бодром стремлении к югу.

От известного колодца Дурбун-мото путешественники пошли напрямик к кумирне Шарцзан-сумэ, оставив в стороне все прежние маршруты и следуя на пересечение песков Ямалык. Галечные высоты чередовались с песчаными низинами, где барханы, высотою иногда от тридцати до сорока футов [от 9 до 12 м], длинными зигзагами тянулись с севера на юг и с запада на восток, сплетаясь в причудливые, сложные построения.

Монастырь Шарцзан-сумэ виден издалека, так как его свежие чисто-белые постройки блестят на солнце ярким пятном. Отшельники-буддисты избрали для своей обители очень укромный, симпатичный уголок, среди горных складок, в прохладе, вблизи прекрасного колодца чистой пресной воды.

Повернув по буддийскому обычаю большое хурдэ стоявшее, у входа в монастырский двор, мы вошли в ворота и увидели все три храма, выстроенные в ряд, с двумя субурганами по флангам.

Приятно проведя самое жаркое время дня в прохладе буддийского монастыря, мы снова выступили в томительный путь. Прилежащие к Шарцзан-сумэ с севера горы вздымались крутым валом и состояли из полуразрушенного, выветрелого розового гранита, прорезанного жилами глинистого сланца. Каменистый грунт особенно тяжело отзывался на мягких лапах верблюдов, причиняя им немало страданий и заставляя всех нас желать возможно скорейшего переснаряжения каравана.

В обширной долине Шарцзан-ара, граничащей с севера с темно-синим массивом Арыкшан, у колодца Цзагин-худук раскинулась богатая ставка, известная всему Алаша, ламы Иши. Пользуясь дружеским расположением одинокого и весьма симпатичного азиатского креза, я именно у него и предполагал произвести смену усталых животных и проводников. Согласно нашим ожиданиям, Иши с величайшею готовностью откликнулся на нужды экспедиции и взялся доставить ее в Ургу через Хара-Хото. Приветливый лама принял путешественников в своей роскошной ковровой юрте очень любезно, угостил туземными кушаньями, деликатно осведомился, не нужно ли денег экспедиции, и, наконец, выразил мне свое глубочайшее уважение, сказав, что гордится знакомством с русским географом. Беседуя, между прочим, о своем детище – гобийском Мертвом городе, я узнал, что в десяти верстах к востоку от его стен имеется хороший колодец; по словам моего приятеля, в этих местах монголам не раз удавалось находить бронзовые, золоченые бурханы и другие ископаемые предметы, а поэтому Иши советовал мне обратить особенное внимание на восточные окрестности Хара-Хото.

Чем глубже экспедиция проникала в сердце пустыни, тем невыносимее становилась жара. В тени температура нередко поднималась уже до +34°… 37°С, а поверхность песка на солнцепеке накалялась и до 61,2°С. Особенно трудно дышалось в котловинах вблизи солончаковых болот, где всякая вентиляция почти отсутствовала, и нагретый, как будто даже спертый воздух окончательно высушивал в организме последнюю влагу. Даже верблюды и те страдали и, широко открывая могучие пасти, ловили малейшее дуновение ветерка. Странно было наблюдать, как в этот зной некоторые существа, как, например, ящерицы, змеи, жуки и мухи, ни на одну минуту не прекращали своей деятельной жизни и, по-видимому, чувствовали себя прекрасно.

Люди же несколько приободрились только после заката солнца. Ночи в пустыне бывали действительно обаятельные. Свежий прозрачный воздух прохладной струей вливался в усталую грудь; ясное, глубокое небо сияло особенно близкими, особенно яркими звездами, и торжественная чуткая тишина ласкала душу. Сколько раз в пустыне Гоби приходили мне на память грустные и вместе с тем прекрасные строки моего любимого поэта М. Ю. Лермонтова: «Ночь тиха; пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит. В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сияньи голубом. Отчего же мне так больно и так трудно».

Во время длительных, тридцати– и более-верстных переходов истомленные ненасытной жаждой, многие из нас находили единственное утешение в тщательном рассматривании горизонта с помощью бинокля.

Среди беспредельного желтого моря каждый островок зелени вызывал у всех живейшую радость, хотя нередко неприветливые растения и даже кое-какие птички – желтые плиски, стрижи – окружали горько-соленые бассейны воды или болота Шара-хулусун, и тогда вместо отдыха нас ожидало разочарование. Зато как мы стали неприхотливы!

Шестнадцатого мая, вступив в котловину Гойцзо и увидев обширные заросли тихо шелестевшего камыша, среди которого блестели полоски прозрачной родниковой воды, нам показалось, что лучше этого человек ничего не может желать. Жадно вдыхали путники особенный сочный и свежий запах влажной растительности, жадно ловили приятные звуки птичьих голосов, долетавших из густых зарослей. Энергичнее других ликовала камышевка (Acrocephalus artmdinaceus orientalis), ни на минуту не прекращая своей оригинальной скрипучей песни. У окраины озерка, при урочище Зуслен, благодушествовала семья серых гусей и кое-какие утки. На берегу степенно разгуливали журавли (Anthropoides virgo) и резвились, гоняясь за мошками и быстро кивая головками, зуйки. Турпаны испуганно носились в воздухе, оглашая окрестность громким криком, а выше их молча и бесшумно парил камышевый лунь.

Долина Гойцзо – самая низкая часть Монголии, отрадный уголок, как бы сдавленный со всех сторон надвигающимися на него песками, всегда наводит на размышление и заставляет задуматься о геологическом прошлом страны. Я лично полагаю, что как Гойцзо, так и продолжение этой котловины к западу – а именно низовье Эцзин-гола, озера Сого-нор и Гашун-нор, представляли из себя еще сравнительно недавно сплошную площадь воды – остаток древнего моря [335].В настоящее время под влиянием сильного зноя пустыни влага этого моря почти вся испарилась, оголив богатое хан-хайскими отложениями дно и оставив лишь в непосредственной близости к источникам крохотные бассейны воды.

Население в котловине Гойцзо несколько гуще, нежели в прочих частях Гоби. На каждом переходе мы встречали монгольские стойбища; верблюды, лошади, овцы и даже кое-какой рогатый скот выглядели недурно и, кажется, вполне довольствовались имеющейся зеленью тростника, тамариска, саксаула, дэрэсуна и редких ильмовых рощ, бог весть каким образом произраставших на отвратительной бугристой солончаковой почве.

Двадцать второго мая, следуя по песчаному плато Куку-илису, то поднимаясь на столовидные возвышения, то опускаясь на дно впадин, мы стали замечать следы древней культуры. По сторонам дороги попадались полуразвалившиеся башни, кое-где намечались осыпавшиеся от времени канавы, когда-то орошавшие хлебные поля. Мы приближались к Хара-Хото. Вот и высокая башня Боро-цончжи, а вот на северо-западе сквозь пыльную дымку еле проглядывают и серые стены Мертвого города.