Лаша Отхмезури - Жуков. Портрет на фоне эпохи

– Товарищ Штеменко, прочитайте, пожалуйста, нам эти документы.

[…] То были показания находившегося в застенках Берии бывшего командующего ВВС Советской Армии главного маршала авиации Новикова и моего адъютанта полковника Семочкина. Нет нужды пересказывать эти показания, но суть их была однозначна: маршал Жуков возглавляет заговор с целью осуществления в стране военного переворота.

Всего по делу проходило 75 человек, из них 74 ко времени этого заседания Высшего военного совета были уже арестованы. Последним в списке был я. Как мне думается, обсуждение этого вопроса на заседании Высшего военного совета имело целью создать нужную атмосферу для того, чтобы арестовать и меня. Да и сам ход заседания имел именно такую направленность.

После прочтения показаний маршала Новикова в зале воцарилась гнетущая тишина, длившаяся минуты две.

Начавшиеся прения открыли члены Политбюро Маленков и Молотов. Они всячески стремились очернить меня и убедить присутствующих в том, что я являюсь опасным заговорщиком. Однако для доказательства этого они не привели каких-либо фактов, повторив лишь то, что указывалось в показаниях Новикова.

После речей членов Политбюро выступили Маршалы Советского Союза И.С. Конев, А.М. Василевский и К.К. Рокоссовский. Они говорили о некоторых недостатках и допущенных ошибках в работе. В то же время в их словах прозвучало убеждение в том, что я не могу быть заговорщиком. Наибольше впечатление на Сталина, по моему мнению, произвело выступление маршала бронетанковых войск П.С. Рыбалко, который прямо заявил, что давно настала пора перестать доверять „показаниям, вытянутым насилием в тюрьмах“… Свою страстную речь он закончил так:

– Товарищ Сталин! Товарищи члены Политбюро! Я не верю, что маршал Жуков заговорщик. У него есть недостатки, как у всякого другого человека, но он патриот нашей Родины, и он убедительно доказал это в сражениях Великой Отечественной войны.

После всех выступлений снова заговорил Сталин, но уже не резко, а спокойно. Видимо, поначалу у него был план моего ареста сразу же после заседания. Но, почувствовав внутреннее, да и не только внутреннее сопротивление военачальников, известную солидарность военных со мною, он, видимо, сориентировался и отступил от первоначального намерения. Закончив свою речь, Сталин направился ко мне. Я встал. Тогда он положил руку на мое плечо и сказал:

– А что вы, товарищ Жуков, можете сказать в свое оправдание?

Я посмотрел удивленно на него и твердым голосом ответил:

– Мне, товарищ Сталин, не в чем оправдываться, я всегда честно служил партии и нашей Родине. Ни к какому заговору не причастен. Очень прошу вас разобраться в том, при каких обстоятельствах были получены показания от Новикова и Семочкина. Я хорошо знаю этих людей, мне приходилось с ними работать в суровых условиях войны, а потому глубоко убежден в том, что кто-то их принудил написать неправду.

Сталин спокойно выслушал, внимательно посмотрел мне в глаза, а затем сказал:

– А все-таки вам, товарищ Жуков, придется на некоторое время покинуть Москву и уехать на периферию» [750] Светлишин Н. Указ. соч. С. 225–229. .

У нас нет стенограммы заседания. То, что о нем рассказывает Жуков, не совпадает с тем, что нам известно из интервью Конева, данного Симонову [751] Симонов К. Указ. соч. С. 329–331. , а также из воспоминаний Конева [752] Конев И. Указ. соч. С. 457–460 (для издания 2003. С. 587–594). и Кузнецова.

Во-первых, о роли Сталина. Жуков его изображает – в интервью, данном в 1966 году Светлишину, это особенно заметно – добрым царем, введенным в заблуждение злыми боярами, в данном случае Берией. На самом деле все это действо организовал Сталин, а Берия был к нему совершенно непричастен. «Авиационное дело» организовал и раскручивал Абакумов – заклятый враг Берии. Жуков всегда думал, что Сталин относился к нему с уважением. Он так и не понял, что Сталин был мозгом и волей, стоявшими за всеми преступлениями, несправедливостями и подлостями.

Теперь относительно поведения его коллег. Все вспоминали о грубости и тщеславии – ярко выраженных чертах его характера. И при этом все, кроме Голикова, настаивали на твердости его коммунистических убеждений и на личной его преданности Сталину. Конев, решив представить Жукова своим должником, чтобы погасить собственный долг перед ним за октябрь 1941 года, уверяет, будто он энергичнее всех остальных защищал победителя под Москвой; Жуков, не желая ничем быть обязанным Коневу, отводит роль адвоката Рыбалко, очевидно, потому, что тот умер еще в 1948 году и не мог возразить. Рокоссовский, злой на Жукова, выступил уклончиво, «дипломатично». Кузнецов промолчал. Зато Голиков, по свидетельству Конева, «вылил на голову Жукова много, я бы сказал, грязи, всякого рода бытовых подробностей» [753] Михеенков С. Конев – солдатский маршал. М.: Молодая гвардия, 2013. С. 501. . Василевский отсутствовал, очень своевременно заболев, по своему обыкновению.

Наконец, выдвигавшиеся обвинения. Жуков хочет нас уверить, будто они не имели политического характера. Действительно, в показаниях Новикова ни разу не встречается слово «заговор», ни прямо, ни намеками. Только одну фразу можно истолковать как обвинение в бонапартизме: «Вместо того чтобы мы, как хорошие командиры, сплачивали командный состав вокруг Bepxовного Главнокомандующего, Жуков ведет вредную, обособленную линию, то есть сколачивает людей вокруг себя, приближает их к себе». Но на Совете Сталин не упоминал о политических намерениях Жукова. Он сосредоточился, с одной стороны, на фактах неуважения к его персоне, проявленных маршалом, и, с другой, на «тщеславии» Жукова, на его склонности к самовозвеличиванию, на попытках приписать себе все важнейшие победы Красной армии. В своих воспоминаниях Конев добавляет к упрекам, сформулированным вождем, еще одно прегрешение Жукова: «интервью иностранной прессе». Следует полностью исключить возможность того, что Жуков когда-либо плохо отзывался о Сталине, даже в частных беседах. Человек, видевший вблизи чистки 1937–1938 годов, мог решиться на такое, только совершенно лишившись рассудка. Мы уже имели возможность убедиться в неизменном искреннем восхищении Жукова Сталиным, от которого никогда не отрекался, даже после начатой в 1956 году десталинизации. Главной для Сталина темой заседания 1 июня стал вопрос об авторстве побед. Как свидетельствует Конев, Сталин, повернувшись к Жукову, воскликнул: «Что же выходит, Ставка Верховного Главнокомандования, Государственный Комитет Обороны, – и он указал на присутствующих на заседании членов Ставки и членов ГКО, – все мы были дураки? Только один товарищ Жуков был умным, гениальным в планировании и проведении всех стратегических операций во время Великой Отечественной войны?»