Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

— Скорей!

— Скорей!

— Скорей!

Надсмотрщики уже охрипли, они еле держатся на ногах: это безумие действует на всех, это опьянение беспощадностью и свирепостью такого труда, не бесчеловечностью, какая же здесь могла быть человечность, а именно бессмысленной беспощадностью: это пляска Смерти и торжество истребления…

С невероятным усилием рабочие кольями разворачивают чудовищные обрубки и гуськом выкатывают их из леса. Вот крики и стоны, удары и само это проклятое слово — «скорей» — стихают. Тогда все оживает: снова начинают петь птицы, на ветвях опять скачут обезьянки. Только теперь видно произведенное человеком опустошение: из-за одного нужного куска древесины сломаны и изуродованы десятки деревьев… кругом лежащие в изнеможении люди… точно здесь пронесся ураган…

Я наклонился над одним из лежащих. Жив или умер? Со мной фляга с крепким чаем, один глоток может помочь ему скорее восстановить силы. В зелено-серой полутьме я присел еще ниже.

Из листвы на меня в упор глядели два глаза, слегка покрасневших от беззвучных рыданий и огромных от внутреннего напряжения. Минуту мы смотрели друг на друга. «Фла-мани»… — прошептали побелевшие губы. Потом лежавший застонал, поднялся на четвереньки и пополз в кусты. Я завинтил пробку фляги и вышел на дорогу.

— Разве это экономически выгодно? — опросил я Эверарта. — Из-за одного дерева портят десятки других!

— Выгодно… это дерево будет продано… а те… м-м-м… ничего не стоят…

— А когда вырастут новые деревья?

— Никогда… девственная гилея не возобновляется, знаете ли… вторичные деревья не бывают равноценны первичным… сначала вырастут… э-э-э… деревья помельче… потом захиреют оставшиеся вокруг них… как их… ну, гилейные экземпляры… гилея заменяется только мелколесьем…

— А дальше?

— Мелколесье — кустарником… кустарники — саванной…

Мы закусывали, сидя на стволе сломленной пальмы. С этого места хорошо были видны дыра в плотной стене леса и непрерывно выползавшие оттуда обрубки, катившиеся по шоссе в деревню и дальше — в речной порт, к морю, в Европу. Зримо, почти осязаемо лес истекал древесиной, редел и отступал.

— И надолго этого хватит?

— М-м-м… как сказать… концессионеру нужны доходы… сейчас, а не потом…

— А вместо саванны образуется сухая степь, вместо степи — пустыня. Сахара наступает на Конго. Реки мелеют — Убанги, Шари, все. Озеро Чад осуждено к скорому исчезновению. В должное время Сахара придет вот сюда, господин старшина.

Эверарт равнодушно покосился на пышную влажную стену леса.

— Я не концессионер… старшина нужен и в Сахаре…

После еды мы закурили.

— А что вы скажете о людях? После порубки одного дерева на месте осталось около десятка рабочих!

— Отлежатся…

— Но экономическое значение потери рабочей силы? Рабочего времени?

— Оно не существует… пригонят новых рабочих… расходы на доставку невелики, а жратва… м-м-м…

— Совсем ничего не стоит?

— Н-н-нет, стоит… мсье Чонбе уже нажил… э-э-э… миллион франков… Видели его дома… Завтра будете в Чонбевилле… Банановые моторы — выгодные машины… недаром негров еще… у нас называют… ходячими деньгами…

В присутствии старшины я принес графу формальные извинения. Его голова была красиво перевязана бинтом, белесые глаза равнодушно глядели сквозь меня.

— Предоставляю вам, господин фон дер Дален, самому выбрать любой способ удовлетворения.

Граф стоял передо мной такой белый и чистый, что в лесной зеленой полутьме казалось, будто его персона сама изволит светиться. Бледное лицо осталось неподвижным, но барская рука небрежно протянулась ко мне:

— Ваше извинение в присутствии официального лица исчерпывает инцидент.

Наше рукопожатие было холодным даже при такой жаре…

— Подлец, видите ли… — промямлил Эверарт, когда граф отошел и я кратко изложил причину нашей ссоры. — Подлец, знаете ли… э-э-э… Однако даже мне приходится… его опасаться… он — монархист, бывший офицер… а я — солдат, социалист… для моего начальства он — свой… я — чужой и в Конго, и в Бельгии… да…

Я не стал смотреть на сцену раздачи рабочим бананов и отварных бобов: это была заправка моторов горючим, но преступная заправка. Количество энергии, на моих глазах затраченное в таком тяжелом труде, во много раз превышало калорийность этой жалкой пищи. Если в лесу рабочих грабила бельгийская концессионная компания, то за ужином их грабил мсье Чонбе.

«Леопард и шакал, — думал я, вспоминая клетку в лесу. — Только здесь они не дерутся, а дружно делят добычу». Я отошел прочь. «Но разве конголезский народ — это тот смрадный труп, который тогда терзали звери?» В памяти возникло одухотворенное лицо фельдшера и слово «угуру». «Нет, нет, — думал я, — этого не может быть. Я не знаю, каким образом, и даже не представляю, когда именно — но они в конечном итоге, вероятно, победят, — те семь членов партии Мориса Лунунбы или вот эти шатающиеся от голода банановые моторы, или и те и другие вместе, потому что цель Лунунбы — лишь пробудить сознательность масс, и ничего больше: придет сознательность — придет и спасение, ибо тогда начнет действовать арифметический фактор числа. Но возможно ли это?»

Я издали взглянул на заправку моторов. Ходячие деньги, пошатываясь, ждали своей очереди, чтобы получить горсть бобов и ветку бананов.

Освобождение должно.

Значит оно возможно!

Из-под одного большого куста слышался счастливый храп. В траве виднелись толстые ноги, покрытые синей шерстью, и сумка с красным крестом. Рядом сидела молодая негритянка, она лениво отгоняла мух и с аппетитом жевала большую румяную лепешку. Это была, надо полагать, Машка.

Статский советник, конечно, так и не удосужился выдать старшине справку о хорошем медицинско-санитарном состоянии моих носильщиков, и мне поздно вечером все-таки скрепя сердце пришлось отправиться в домик, где жили русские. В их окнах слабо светился огонек. У дверей сидели на траве и зевали во весь рот Машка и Савраска. Я раскрыл незапертую дверь. Оба хозяина валялись голыми на пышной душистой зелени. Между ними путешествовала уже известная мне фляга. На гвоздях болталось грязное платье доктора, и висел снова прилежно разглаженный костюмчик графа. На подоконнике торчала прилепленная стеарином свеча, в углу аккуратно лежали рядышком щегольской футляр с музыкальным инструментом и опрятный сверток бумаги, видимо, с утюгом и мылом.

— А-а-а, желанный гость! — приветливо закричал Ростислав Мордухаевич при моем появлении. — Скорей снимайте штаны!

Я вопросительно поднял брови.