Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

— Что такое?

Мсье Чонбе с наслаждением затянулся и довольно нагло осклабился:

— Расисты, мсье, — это люди, утверждающие, что белые лучше черных и поэтому только они одни должны пользоваться всякими преимуществами. Вы придумали и навязали нам эту культуру. При этом вы считаете, что только музунгу достойны хорошей жизни, а конгомани должны лишь работать и голодать. Не так ли, мсье ван Эгмонт? Вас раздражает, что негр хорошо одет, курит сигару, пьет с вами виски. Это оскорбляет вас, это кажется вам несправедливостью, покушением на ваши природные права?

Я молча смотрел на толстое черное лицо, синие очки, сигару и наглую усмешку.

— Недавно в газете я читал, что один поэт, его зовут… — мсье Чонбе кряхтя полез в карман за записной книжкой и по алфавиту нашел букву «Г», — его зовут мсье Гейне. Он сказал: «Они пьют вино, а другим советуют пить воду!» Ха! Хорошо сказано, мсье! Это и про вас, мсье!

Я тряхнул головой.

— Я — не расист, мсье Чонбе. Но я полагаю, что в Конго и в Нидерландах люди труда заслуживают лучшей жизни. Вечное неравенство несправедливо.

Улыбка медленно смылась с черного лица.

— Она от Господа Бога, мсье. Вы против Бога?

— Я не о Боге говорю, а о властях.

Мсье Чонбе положил сигару в пепельницу. Строго:

— Вы против властей, мсье?

— Власти приходят и уходят. Что вы будете делать, если бельгийцы уйдут из Конго?

Мсье Чонбе не ожидал этого. Такая мысль его глубоко поразила, он мгновение сидел недвижимо. Потом вскочил, заглянул в сад и в комнаты. Мы были одни.

— Они не уйдут!

— Могут уйти.

— Придут англичане, и концессия будет, и Абрам Чонбе будет, и рабочие будут, мсье ван Эгмонт! Ничего не изменится! Он удовлетворенно вздохнул и протянул руку к сигаре.

— А если никого не будет?

— Как никого?

— Если будут только они?

— Кто?

— Ваши рабочие.

Вот такая мысль уж действительно никогда не приходила в голову мсье Чонбе, это было яснее ясного: какая гамма чувств заиграла на оплывшем, но очень подвижном лице! Все мгновенно пробежало на нем — удивление, волнение, страх, осталось одно, только одно чувство — злоба.

Мсье Чонбе перегнулся ко мне и выпалил одним духом:

— У сержанта Эверарта — двадцать стражников, у капитана Адрианссенса в Банде — двести солдат, у полковника ван ден Борг в Стенливилле — две тысячи, самолеты и пушки, у генерала Слагера в Леопольдвилле — двадцать тысяч, все необходимое и современное оружие. Они защищают культуру, Бельгия ее подарила нашему темному народу, и теперь она нужна нам самим: они защищают и себя, и нас, они не дадут в обиду верных королю конголезских патриотов! Мы все как один человек поднимемся им на помощь! Сила за нами! То, что вы сказали — невозможно: этого не должно быть и никогда не будет! Никогда!

Он торжественно закончил, подтверждая каждое слово взмахом руки:

— Запомните: золото связывает крепче железа, и узелок на золотой нити труднее распутать, чем узел на железной цепи.

Типуайе — это носилки с креслом. Их обычно тащат человек восемь, а если над сиденьем сделан навес от солнца, то иногда и больше. За носильщиками обычно идет смена, взамен уставших на ходу подставляющая свежие плечи, так что европейцу только остается покачиваться, дремать и лениво подгонять палкой нерадивую упряжку. Так своего господина типуайеры несут через горы и леса, по труднодоступным каменистым кряжам и через темную воду, где притаились крокодилы.

— Вы задержались… э-э-э… я спешу… прошу извинить… поезжайте со старшим учетчиком… он дорогу знает…

Плечистый сержант долго ворочался в кресле, потом буркнул:

— Эй, пошел! Ну! — взмахнул хворостиной, и его «кони» тронулись рысью.

— Приветствую! — тоненький бледный человечек небрежно протянул мне узкую, очень белую руку. — Слышал о вас. Граф фон дер Дален.

Граф поражал опрятностью тщательно выглаженного костюма и какой-то томной изысканностью движений. «Парижская дама», — подумал я. Он изящно опустился в кресло, не глядя, протянул руку в сторону, и молодой красивый негр подал ему странно изогнутую трость и шотландскую волынку.

— Не удивляйтесь: я коротаю время только с помощью волынки. Вы любите волынку? Нет? Этот инструмент требует особого настроения: он чем-то напоминает мне пастельную туманность моей родины. О да, я немного сноб. Вы правы.

Его упряжка двинулась. Я пошел пешком.

— Совестно ехать на людях? — небрежно цедил граф, грациозно покачиваясь в кресле. — Ах, какой же вы сноб: ваше желание считать негров людьми вполне стоит моей волынки!

Помолчав, он добавил кокетливо:

— В таком случае вы составили бы обо мне превратное представление и в другом отношении. Вы видели молодого негра, подавшего мне волынку? Он вам понравился? О, я польщен, польщен… Я дал ему кличку Савраска, так у нас в России зовут лошадей. И…

— Но почему же именно лошадиное имя?

— Чтобы оттенить свое отношение к этим человекоподобным существам. Я живу в одной комнате с доктором Трахтенбергом. Вы уже знакомы, не так ли? Оба мы достали себе черных наложниц: он — девушку Машку, а я — юношу Савраску. Но Трахтенберг считает Машку своей любовницей, тем самым в известной мере равным себе человеком. Не правда ли — дико? О, как пошло! Но вместе с тем весьма характерно для мира, где царствуют иудеи и марксисты с их низменными идеалами всеобщего равенства, мира и свободы. Я — идейный содомит. Содомия — это шикарно, не так ли?

Я промычал что-то неопределенное, потому что фон дер Дален явно рассчитывал на взрыв возмущения, а я не хотел доставить ему такого удовольствия. Он изящно покачивался в кресле, болтал и играл на шотландской волынке, иногда передвигал зонтик из листьев, чтобы защититься от солнца, играл узкими, странно белыми пальцами, от которых как будто бы исходило сияние. Несколько раз упряжка сильно качнула седока, и негры пугливо съежились, словно ожидая ударов, но граф даже не прикрикнул на них и, надо сказать, этим вызвал к себе некоторую симпатию. Все это фокусы: белая кожа и волынка, Савраска и содом — все это крик отчаяния культурного человека, вынужденного медленно погружаться в слабоумие. Старшина Эверарт — это просто следующая фаза, через десяток лет граф станет таким же… Он сам это знает…

Между тем фон дер Дален взял в руки свою странную трость и стал ждать. Как только упряжка снова его резко тряхнула, он плавным жестом скрипача-виртуоза вытянул руку, нацелился и ловко просунул конец трости между ног впереди идущего носильщика, одного, другого, третьего и четвертого… Люди-животные прибавили шаг, а потом понеслись рысью.

— Не отставайте, господин ван Эгмонт, и не ругайте меня. Вы несете должное наказание! — улыбался граф из-под плетеных ветвей навеса. — Мое изобретение славно действует? Я хочу сделать на него заявку в бельгийское патентное управление: «Инструмент фон дер Далена для повышения энтузиазма типуайеров!» Звучит недурно? Посмотрите-ка! Замечаете изгиб? О, я долго экспериментировал, пока нашел удобный угол наклона!