Камен Калчев - Димитров

Лысая голова Бюнгера покраснела. Он понял, что его опять провели. Зло поглядывая то на подсудимого, то на его сестру, он рылся в огромном деле, а потом, хотя и с опозданием, начал задавать вопросы. Наконец он сказал с досадой;

— Свидетельница свободна! — и подал знак вывести ее.

Елена покинула зал глубоко взволнованная. В коридоре она задержалась, чтобы дождаться конца заседания и попросить о свидании с братом.

Свидание произошло в маленькой и пустой комнате в присутствии официального адвоката д-ра Тейхерта, переводчика и полицейского. Тейхерт, пожевывая бутерброд, внушал Елене:

— Скажите брату, чтобы он держался вежливее и внимательнее к суду, иначе не могу отвечать за его голову.

Елена восторженно глядела на брата, у нее не было ни времени, ни желания прислушиваться к словам фашистского адвоката. Она рассказывала брату, какие большие размеры приняла борьба за его освобождение и что говорят о нем его товарищи.

Переводчик настороженно слушал, боясь пропустить какое-либо недозволенное, опасное слово, от которого может зависеть судьба третьего райха. Он сидел, вытянув шею, широко раскрыв бегающие глаза профессионала шпиона.

— Говорили тебе что-нибудь, когда посылали тебя сюда?

— Нет, они полагаются на тебя… они восхищены тобой.

Переводчик недоумевал, о ком идет речь. Кто эти «они»? И на всякий случай сказал:

— Прошу, не говорите на политические темы.

— Имеешь ли сведения из Болгарии? — продолжал Димитров.

— Нет.

— Мама скоро приедет?

— Предполагаю, скоро.

— Ты что думаешь делать?

— Поеду по Европе и буду рассказывать, как могу и о чем знаю…

Наступила короткая пауза. Затем Димитров спросил о смерти Любы, вспомнил о ее мученической жизни. Потом опять заговорил о прошлом, о матери.

Вмешался полицейский:

— Время истекло, госпожа. Прошу!

Елена взглянула на часы и вздохнула. Сказала еще несколько слов, обняла брата, поцеловала, и глаза ее наполнились слезами.

— Не срами меня, — сказал Димитров и нежно, по-отцовски похлопал ее по плечу. — Не срами!

— До свидания, брат! Прости за слабость…

Елена вышла из здания суда, а затем уехала из Германии так же внезапно, как и приехала.

Стояла глубокая осень. По бульварам Лейпцига гулял холодный ветер, вода в каналах потемнела, с деревьев тихо опадали последние листья.

В один из таких коротких осенних дней в Лейпциг прибыла Парашкева Димитрова со своей дочерью Магдалиной. Остановились они в гостинице «Регина». Гитлеровцы немедленно установили наблюдательные посты у гостиницы: их пугало даже присутствие семидесятидвухлетней женщины.

Мать Димитрова до конца процесса не пропустила ни одного заседания. Ее место было известно всем — четвертая скамья в рядах для публики. Она сидела молча, сложив руки на коленях, и напряженно слушала все, что говорил ее сын. Она ничего не понимала в его речах на немецком языке [35], но она знала, что ее Георгий говорит только правду, и не отрывала глаз от него.

После долгих и настойчивых ходатайств фашисты, наконец, разрешили ей свидание с сыном. На д-ра Тейхерта возложили задачу — воздействовать на Димитрова через мать. Тейхерт решил попробовать. Он вызвал к себе мать Димитрова и сказал ей:

— Вам разрешено свидание с сыном при одном условии…

Димитрова поглядела вопросительно: что задумали они?

Тейхерт продолжал:

— Скажите ему, чтобы он не говорил так много, потому что голова его в опасности.

Димитрова задумалась, не сказала «да», не сказала «нет». Тейхерт решил, что его совет был очень убедительным. Жестом он пригласил Димитрову следовать за ним.

Свидание произошло в той же голой, неприветливой комнате. Были здесь и тот же полицейский итог же переводчик. И опять д-р Тейхерт уплетал свои бутерброды.

Димитров обнял мать, поцеловал ее, пристально вгляделсях в ее лицо: действительно, она очень постарела.

— Понимаешь ли меня, мама, когда я говорю? — спросил он, улыбаясь. — Ты так на меня глядишь, что, кажется, все понимаешь…

— Ничего не понимаю, Георгий, — ответила она, но когда вижу, как ты говоришь с председателем, с адвокатом, прокурором, понимаю, что эти люди тебя не освободят…

Димитров вздрогнул, поглядел на мать удивленно. Д-р Тейхерт, которому переводили все, также недоумевал: что хочет этим сказать старуха? А мать, похлопав сына по плечу, сердечно улыбаясь, сказала:

— Говори, сын, говори! У тебя дар Павла! Ты говоришь, как апостол Павел.

Тейхерт тревожно поглядел на переводчика. Мать продолжала:

— Говори, сын, так, как ты считаешь нужным. Держись правды, не бойся никого!

Тейхерт взорвался. Изо рта его выпал кусок бутерброда.

— Разве я вас для этого привел, бабушка?

— Вы не ошиблись, что привели меня сюда. Я сказала сыну то, что должна была сказать ему. Теперь могу и уйти…

Тейхерт вскочил.

— Выгоните ее! — крикнул он полицейскому. И, не дожидаясь, пока полицейский этим займется, сам стал выталкивать старую женщину.

— Вы можете выгнать меня, — сказала спокойно мать, — но правду не выгоните. Она везде пробьет себе дорогу, даже сквозь ваши тюрьмы…

Полицейский выругал ее и с треском захлопнул за ней дверь. Мать оказалась на улице. Огляделась и впервые с тех пор, как приехала в Лейпциг, почувствовала, как полегчало у нее на душе. Сердце заполнила радость. Магдалина восторженно слушала ее.

— Да ты, мама, настоящая святая! — вырвалось у дочери.

В тот же день под вечер мать с дочерью вышли погулять по Лейпцигу, купить сигареты для Георгия. В городе стоял обычный шум: позванивали трамваи, гудели автомобильные сирены, с грохотом неслись грузовики. В вечернем полумраке неоновым светом кричали тысячи реклам. Обе женщины шли молча, глухие к шуму и суете большого города. Когда им надоело толкаться в толпе на главном бульваре, они

удалились на небольшую боковую улочку, где было и светло и тихо. Прохожие останавливались, оглядывали их. Никогда здесь не видели так странно одетую старую женщину, прибывшую из какой-то далекой страны. Слух о ней проносился как молния: «Мать Димитрова!»

По дороге им встретился табачный магазин. Чуточку поколебавшись, решили здесь купить сигареты. Продавец с любопытством разглядывал старую женщину. Его восхищала ее одежда, черная шаль, покрывавшая голову и плечи, удивляло ее живое, подвижное лицо. Хотелось ему о чем-то ее спросить… Но теперь в Германии и стены имеют уши. Приготовив старательно пакет, он вежливо вручил его.

— Сколько? — спросила Магдалина.

Продавец опасливо поглядел в окно. Магдалина повторила вопрос. Продавец наклонился к ней и тихо сказал:

— Ничего не стоит, знаю, для кого это…

Открыв покупательницам дверь, он поклонился и сказал: