Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

Однажды ярким солнечным утром, а это было утро 22 июня 1941 года, мы с сестрой и другими деревенскими ребятами купались в речке, переплывая на другой берег. Вдруг видим, как к берегу подбежали дети геолога и что-то кричат нам, размахивая руками. Первой мелькает у меня мысль: «Мама приехала нас проведать!». Подплываем ближе и слышим: «Война! Объявлено по радио — война!».

— С кем война-то?

— С Германией!

— Как?!

— Немецкие самолеты бомбили уже много наших городов!

— Почему же они нас бомбят, а не мы их? — недоумеваю я. Бежим к зданию колхозного правления. А там уже толпа крестьян. Шум, неразбериха, каждый свое кричит. Но вот и радио: «Немецкие войска начали наступление по всей западной границе…».

Мне, так и совсем не страшно. В школе нас к войне хорошо подготовили. И действительно, кого мы только не били: и японцев, и финнов, и поляков. Возникает радостная надежда, что ненавистную школу на период войны отменят. Кроме того, наконец-то мы увидим, как действуют наши доблестные танкисты и летчики. И уж конечно, и к нам попадет в руки оружие, особенно трехлинейная винтовка образца 1916 года, которая, по словам нашего военрука, нас всегда выручала.

Прошел почти месяц, но в нашей деревне ничего не менялось, никаких признаков войны. Каждый вечер мы приходим в избу к геологу, и он читает всем вслух выдержки из газеты, вроде: «Нанося удары противнику, наши войска, выравнивая линию фронта, оставили города…».

Итак, движутся. На нас движутся. Уже под Псковом и Порховом, а там и до нашей Старой Руссы рукой подать. Наконец, в небе появился военный самолет. Люди смотрят, щурятся: «Наш? Да нет, не наш, наш по-другому бурчит…». Полетал, полетал и улетел. Это было первое мое знакомство с немецкой техникой.

В деревне уже почти не осталось мужчин. Все военнообязанные, собрав в мешочки сухари и сало, ушли рано утром с председателем колхоза в городской военкомат. В деревне остались одни бабы, старики, да дети.

Через две недели, утром у здания правления стоят много телег и лошадей, а кругом большая толпа баб и стариков. На подводах узлы, шубы, валенки и дети. Кругом плач и причитания. Оказалось, что пришел приказ об эвакуации населения. В центре стоит какой-то незнакомый человек в гимнастерке: «Говорю я вам, всех он вас поубивает, а вначале насиловать будет!». Тихие голоса: «А может, не всех?.. Наша-то армия спасать нас тоже будет…».

Уехали на восток подводы с привязанными к ним коровами и бегущими вслед собаками. Но в деревне все же остались некоторые старики и старухи. А еще через день появились и молодые ребята: где-то в лесу прятались. Ведь, действительно, «может быть, и не всех».

Мы домогаемся у нашего геолога: «Что будет с нами? Почему мы остались здесь?». Он бурчит в ответ: «Приказ не получен» и каждый день ходит пешком в город звонить начальству в Ленинград. А фронт все ближе и ближе.

Наконец, пришел этот долгожданный приказ. Но теперь уже ни лошадей, ни автомашин нам не достать. Единственная дорога на север к Старой Руссе запружена отступающими войсками и жителями. Солдаты почти все без оружия, многие босые и без ремней. Вдоль дорог по полям бродит брошенный колхозный скот. Коровы мычат от распертого молоком вымени. В воздухе теперь часто появляются немецкие самолеты, но толпа к ним безразлична. Они летят бомбить Старую Руссу. А город уже горит, и в воздух поднимаются клубы черного дыма.

Мы бросили почти все вещи и вместе с семьей геолога смешиваемся с этой толпой, бредущей по дороге. Жара стоит невыносимая. По обочинам в тени лежат люди, или они выбились из сил, или выжидают, чем все это кончится. Оставлять родные места нелегко. В лесу расположился кавалерийский дивизион из Эстонии. Откормленные лошади мирно пасутся на опушке, а солдаты готовят на кострах еду. Видимо, они тоже не хотят спешить. Но большинство беженцев пытается добрести до Старой Руссы. Я вижу, как босая крестьянка с ребенком на руках пьет прямо из небольшого болота, зачерпывая рукой коричневую жидкость.

Вот и Старая Русса. Улицы почти пусты, окна магазинов разбиты, двери распахнуты. Из булочной на углу выходит мужик с огромным мешком на плечах, видно, это последнее, что там оставалось. Большие дома уже сгорели, и от них по улице тянутся клубы дыма, придавая всей картине мистический вид.

Наконец, мы подходим к зданию главного вокзала. Оно уже наполовину сгорело, хотя сквозь пустые окна видно, что там полно людей. Это военные и беженцы из города, все они хотят уехать в тыл, но никаких поездов на путях не видно. Наш геолог все же разыскал какое-то начальство и узнал, что никакого регулярного сообщения больше не существует, так как линия железной дороги южнее города повреждена. Последний специальный состав, сформированный из оставшихся на станции вагонов, стоит на запасном пути, но в него посадки нет, так как он предназначен для эвакуации раненых. Немецкие войска обходят город. Оставив большую часть своих вещей прямо на платформе, мы бросились по путям к этому поезду. Оказалось, что все вагоны заперты изнутри — поезд переполнен. Наш геолог в отчаянии, но ему удается разыскать начальника эшелона. Мы видим, как он показывает этому офицеру какие-то бумаги и весь красный от волнения кричит ему: «Государственное задание, военная топографическая съемка…». И вдруг, о чудо, начальник открывает ключом один из вагонов. Нам разрешают протиснуться в набитый до отказа тамбур, где уже лежат на полу люди. Дверь снова запирается снаружи, и в этот момент мы чувствуем толчок: это прицепили локомотив.

Мне любопытно посмотреть, что там делается в самом вагоне. Осторожно переступая через людей, вхожу в вагон. Едкий запах человеческого пота и табачного дыма перехватывает мое дыхание. Я замираю на месте и начинаю кашлять. Какой-то военный сажает меня на свой вещевой мешок. И вот поезд, наконец, трогается. Осматриваюсь и вижу, что передо мной сидит на полке с закрытыми глазами еще какой-то военный. Вместо сапог на нем клеенчатые чулки от противохимического костюма, ремня нет. На лацканах следы от отодранных «кубиков», он командир. Слышу его тихую беседу с соседом. Бежит он из-под Порхова, где шли несколько дней бои и удерживалась линия фронта.

— А потом началось не разбери что. Обошел он нас с двух сторон. Мы всю ночь бежим по дорогам, а уже к обеду оказывается, что он уже впереди и мы у него в тылу. Наконец, каждый стал бежать, куда хотел, оружие побросали — невозможно бежать с ним. А потом я и сапоги свои скинул, думал, что уже не выберусь… Прет он на танках и мотоциклах как по своей территории. Днем едут они по дорогам, а ночью спят в избах. Разве это война? А у нас ни самолетов, ни танков.

Поезд подходил к Новгороду. Откуда-то появились поначалу не замеченные нами проводники: «Выхода из вагонов на станции нет! Вагоны запираем!». Вскоре стало понятно, почему. Как только поезд приостановился у платформы вокзала, из окон мы увидели огромные толпы. Это были в основном также отступающие военные и штатские с мешками за плечами. Было слышно, как они стучат и рвутся в запертые двери наших вагонов. Потом перед нашими окнами появились разгневанные, искаженные лица, люди кричали и грозили и даже плевали в стекло. Слышно, как кто-то уже забрался наверх и ходит по крыше вагона. Но поезд трогается дальше, и тогда мы видим, что не только наш перрон, но и все остальные и вся площадь перед вокзалом заполнены людьми. Наш поезд был, видимо, последним.