Владимир Лучанинов - Люди Грузинской Церкви. Истории. Судьбы. Традиции

Мне и раньше отец рассказывал о том, что в действительности Ленин, портреты которого везде висели, сделал с Россией и с Грузией. А на этих соревнованиях я впервые явно столкнулся с советской неправдой, ощутил ее на личном опыте. Мы вышли в финал, играли против ЦСКА; вели 2:0. И за пять минут до конца матча судья на ровном месте назначил нам два пенальти подряд. Я ощутил настоящее отчаяние, просто в голове не укладывалось, что все это на самом деле происходит! Со счетом 2:2 завершилось основное время. После матча, как обычно, серия пенальти. И в конце, когда русский мальчик бил, он промахнулся, а судья, вопреки всем правилам, повторил пенальти, но мальчик опять не смог забить!

И в третий раз у него ничего не вышло! Ну, здесь уже судье деваться некуда было, в общем, финал мы выиграли. Конечно, мы очень рады были, но грамоты нам так и не дали. Знаете почему? Потому что грамоты уже заранее сделаны были для ребят из ЦСКА. Так что это было моим первым столкновением с лживостью системы.

Позже я сошелся с кругом художников, писателей, музыкантов, не принимающих советскую идеологию, то есть не только словесно ее отвергающих, но и в жизни не пользующихся выгодами советского строя. Например, эти художники принципиально не брались за номенклатурные заказы, не рисовали Ленина и Брежнева. Они говорили об искусстве, об импрессионистах, любили джаз. А я тогда роком жил.

– Плюньте на джаз, – говорил я им, – давайте Джимми Хендрикса послушаем или «Лед Зеппелин».

Я с детства играл на гитаре, и к тому времени у меня была собственная рок-группа, переходившая из одного подвала в другой.

Первым моим учителем музыки был легендарный Отар Рамишвили – это известнейший бард, обладающий, как Высоцкий, сильным хриплым голосом, но в плане разгула и выпивки он Высоцкого серьезно превзошел. У Отара было столько приключений, что они в целые легенды складывались. Каждый раз, когда я приходил к нему, он задавал один и тот же вопрос:

– Деньги принес?

– Я же вчера принес и отдал! – оправдывался я.

– А, вчера уже принес, ну, хорошо!

На следующий день все повторялось.

Один раз, когда я пришел, женщина-вахтер сказала мне:

– Не ходи, он повесился…

– Что значит повесился?! Как?! Умер?

– Повесился, – спокойно ответила вахтер. – Что, не знаешь, как вешаются? А умереть не умер, вынули его из петли, через неделю приходи, все будет хорошо. Он уже третий раз вешается.

Но он долго еще прожил, только несколько лет назад умер. Когда мы встречались, он говорил про меня:

– Вот – мой ученик, это я его вырастил священником!

После Отара у меня появился новый учитель, дававший уроки на дому. У него был собственный хит – песня про Аллу. Алла – это его случайная возлюбленная, с ней он познакомился в Гаграх. В песне были такие слова, что можно со смеху умереть, настоящая шуточная песня, но учитель мой пел ее серьезно. Уже будучи взрослым, я смотрел передачу «Вот это талант», там разных чудаков показывают, они поют, играют или стихи читают, потом о своих мечтах рассказывают: кто-то хочет солировать в «Ла Скала», кто-то с Эриком Клэптоном на концерте сыграть… В общем, тоже вполне юмористическая передача. Так вот, увидел я в этой передаче и своего семидесятилетнего учителя. Позвонил маме и спрашиваю:

– Ты меня в детстве любила?

– Конечно, сынок, – отвечает она, – а что?

– Как ты мне учителей выбирала?!

А когда я стал священником, этого учителя в храме у себя увидел. Подошел к нему, поздоровался и напомнил о себе.

– А, это ты? – вспомнил он. – Хочешь, вместе сыграем, я вчера песню отличную написал, сейчас и тебя научу!

– Может, не надо?

– Нет, нет, не стесняйся, – вдохновился он, – я столько лет тебя не видел! А певчие у тебя есть?

– Есть, – совсем замялся я.

– Зови скорее их всех!

Пришлось звать. Короче говоря, весело было.

В нашей рок-группе нас было трое. Я играл на акустической гитаре, переделанной под электро-, мой друг на акустической гитаре, а третий друг был барабанщиком. Правда, установки у нас не было, и мы били в пионерские барабаны и кастрюли. Помню, как мы дали первый свой концерт. Сделали билетики и собрали одиннадцать рублей. После пошли в парк, катались на каруселях, ели мороженое. Потом отец купил мне две электрогитары и еще одну бас-гитару. Только установки не хватало. У родителей нашего барабанщика денег не было, я стал просить отца, объясняя, что все это ведь нужно для моей группы. И отец подарил барабанную установку. С пятнадцати лет мы начали играть серьезно.

Я уже рассказывал, что все свободное время проводил у бедных художников. Как же мне нравился запах мастерской, ее аскеза! Но жизнь там была далеко не евангельской: мы часто пьянствовали, с ранних лет я начал курить. Причем наряду с нелюбовью к роскоши и достатку, которыми отличался наш дом, сигареты я приносил хорошие и часто угощал всех – в общем, был человеком востребованным. В мастерскую, где я учился у прекрасного живописца Темо Мачавариани, приходило очень много интересных людей: музыканты, художники, режиссеры. Был выдающийся переводчик из знатного княжеского рода [46], он пил и обычно, когда много выпивал, домой не ходил, а спал прямо в Кировском парке. Помню, забежал он как-то в мастерскую:

– Спрячьте меня! За мной гонятся!

Только мы его стремительно под кроватью укрыли, сразу милиционер вбежал. И такой, знаете, сюрреализм: интеллигентный человек княжеских кровей прячется под кроватью, а ищет его борец с толстенной шеей, в милицейской форме, с папкой под мышкой, и все это происходит в мастерской художника.

– Тархан-Моурави тут не пробегал?

– Нет, не видели.

– Когда увидите, передайте: если тунеядствовать не перестанет и на работу не устроится, посажу его! И к вам это относится! Ясно? Работаете?

– Да, вот рисуем…

– Что ты рисуешь? Кому твои рисунки нужны? Ты для себя рисуешь. Где трудоустроены?

Так и жили.

Сколько себя помню, я всегда рисовал, с самого раннего детства. В деревне у бабушки мама украшала стены комнаты, где я спал, репродукциями картин великих художников. Утром, когда я просыпался, видел «Девочку с веером» Ренуара и был по уши влюблен в нее, смотрел на «Ангорскую битву» и участвовал в ней. Мама так незаметно вводила меня в мир искусства.

Мой учитель живописи тоже, как и учитель музыки, любил выпить. Рисовал я масляными красками натюрморт на белом полотне, а он спрашивает:

– Ты любишь «Мукузани»? Вот эти красноватые оттенки должны быть цвета «Мукузани», сделай красный цвет глубже. А с правой стороны ты видишь очень холодные белые тона?

– Да, вижу.

– Ты пил холодную «Столичную»?

– Да, пил…

– Помнишь, как выпьешь, сначала холод от нее идет, а потом сразу же тепло становится? Вот! Холодные белые тона переводи постепенно в теплые, и прекрасный натюрморт получится!