Александра Толстая - ДОЧЬ

Раненых привозили прямо с поля сражения, и бывали тяжелые случаи ранения в живот, в голову, иногда умирали тут же во время перевязки.

Никогда не забуду одного раненого. Снарядом у него были почти оторваны обе ягодицы. По–видимому, его не сразу подобрали с поля сражения. От ран шло страшное зловоние. Вместо ягодиц зияли две серо–грязные громадные раны. Что–то в них копошилось, и, нагнувшись, я увидела … черви! Толстые, упитанные белые черви! Чтобы промыть раны и убить червей, надо было промыть их сильным раствором сулемы. Пока я это делала, раненый лежал на животе. Он не стонал, не жаловался, только скрипели стиснутые от страшной боли зубы. Перевязать эти раны, чтобы повязка держалась и чтобы задний проход оставался свободным, — было делом не легким… Не знаю, справилась ли я с этой задачей…

Знаю только, что я была неопытна, что надо было пройти еще большую тренировку, чтобы научиться не расстраиваться, забыть об ужасных открытых ранах с белыми жирными червями, чтобы это не мешало мне нормально есть, спать…

Помню еще один случай: на перевязочном пункте в Белостоке я перевязывала солдата, раненного в ногу. Веселый был парень, и, хотя нога у него сильно болела, он радовался, что его эвакуируют: «Домой поеду, к жене, ребятам. Они, небось, соскучились обо мне». Напротив веселого солдата сидел на стуле немец. Рука перевязана кое–как, бурым потемневшим пятном через марлю просочилась кровь.

— Эй, немчура! — вдруг заорал во все горло веселый солдат, — не гут, не гут, зачем ты мне, немецкая морда» ногу прострелил? А? — и показывает на рану.

— Jawohl! [28] Jawohl (нем.) - Да — соглашается немец, показывая руку. — Und Sie haben mir auch mem Hand durchgeschossen [29] Так точно! А вы мне тоже руку прострелили ( нем .). .

— Ну, ладно, немчура, война, ничего не поделаешь… — точно извиняясь, сказал солдат. Оба весело и ласково друг другу улыбнулись.

Как–то раз наш поезд остановился в маленьком немецком городке. Городок чистый, армия не успела еще его загадить.

Немцы ушли, побросав имущество. Тяжело было видеть, как солдаты ходили из дома в дом. набирая полные мешки разного добра: одежду, стенные часы, постельное белье. Мебель не унесешь, ее просто разбивали. Крах! Крах! Из верхнего окна чистого, уютного домика летят стулья, столы, комоды, а за ними с жалобным стоном сотен струн ударяется о мостовую пианино. Солдаты весело гогочут.

Доктор назначил меня в офицерский вагон. Я шла туда неохотно. С солдатами работать было легче. Они проще и поэтому деликатнее офицеров. Отворачиваются, когда надо, чтобы не смущать сестру. В офицерском вагоне несколько человек легко раненных, и, когда их перевязываешь, они позволяют себе отпускать грубые шутки, двусмысленные остроты.

Попасть в теплушки и покинуть их можно только на остановках. Закончив работу, приходится сидеть и ждать, пока наш длиннейший поезд подойдет к станции и можно будет выскочить и по платформе добежать до своего вагона.

Как–то раз пришлось долго ждать. Было особенно неприятно и скучно слушать банальные разговоры и остроты офицеров. Поезд едва полз по высокой, вероятно, только что построенной насыпи. Я смерила глазами высоту подножки — невысоко, и, не долго думая, спрыгнула на насыпь. И, о ужас! — поезд тотчас же наддал пару. Быстрее, быстрее, один за другим проскакивали вагоны, проскочил и наш персональный вагон. Зима, мороз, а я в одном халате… Что делать? Вскочить обратно в поезд на таком ходу было невозможно. Я испугалась. Что я буду делать, если поезд уйдет и я останусь одна на полотне железной дороги? Ни одного жилья, кругом лес, занесенный снегом. И вдруг загремели колеса, застучали друг о друга буфера… Поезд остановился…

— А я, зная вас и на что вы способны, поглядывала в окошко и, увидев на насыпи вашу растерянную фигуру в белом халате, — остановила поезд, — с упреком сказала мне Мария Александровна [30] Д-р Абакумова—Савиных. . — В другой раз, пожалуйста, этого не делайте, — добавила она, укоризненно качая своей седой головой.

16 октября, не объявляя войны, турецкий флот обстрелял Одессу, Новороссийск и Севастополь. Россия немедленно приняла вызов. Одержав несколько блестящих побед, наша армия, почти без боя, продвинулась в глубь Турции.

Т. Н. Полнер — старый земский деятель — и Сергей Глебов — энергичный и идейный молодой человек, с домами которых мы были знакомы с детства — его сестра была замужем за моим братом Михаилом, — организовали в это время 7‑й передовой отряд В. 3. С, командированный для работы на Турецком фронте. Меня приняли в отряд только по протекции Полнера и Глебова, так как принимали только кадровых краснокрестных сестер, и я была единственной сестрой военного времени.

Наш эшелон шел в Тифлис больше недели, и там нам пришлось ждать назначения около месяца. Настроение у всех понизилось. Чудесные прогулки, знаменитые серные бани, безделие — все это было хорошо для туристов, но мы рвались в бой.

Наконец, было назначено общее собрание. Тряся черной с проседью бородкой и испытующе ощупывая нас своими умными карими глазами, Полнер держал речь: «Мы должны идти по двум направлениям, — сказал он. — Одно направление на Эрзерум — Каре, другое — Эривань — Иг–дырь и дальше — Каракалиса Алашкертская в глубь Турции. Второе направление — опасное: нападают по дорогам банды курдов, свирепствуют все три вида тифа, длинные тяжелые переходы верхом через перевалы без дорог. Решайте сами, кто куда пойдет работать, я никого не назначаю».

И не успел он закончить, как почти половина отряда отделилась и высказала желание работать на Эривано—Игдырьском направлении. Наконец–то, думали мы, начнется настоящая работа!

Т. Н. Полнер встал впереди нас: «Спасибо, — сказал он, — я сам возглавлю ваш отряд».

Игдырь — маленькое местечко у подножия горы Арарат, расположенное на берегу бурной речки Ефрат. Библейские, но унылые, болотистые места с невероятным количеством комаров, носителей одной из самых тяжелых форм тропической малярии.

Здесь, в Игдыре, в бывшей школе, мы организовали первый перевязочный пункт 7‑го передового отряда Всероссийского Земского Союза. Работа закипела.

Женщина–врач, смуглая, иссохшая, как мне казалось, от злости, — социалистка с дежурной папиросой во рту — остро меня возненавидела.

— Прислали, видите ли, «работницу»! — жаловалась она молодому врачу. — Без протекции она сюда бы не попала. Что она знает? — графиня, аристократка!

— Сестра, вымойте все полы, окна, двери в палатах, — приказала она мне, — чтоб было чисто.

Щеток не было. Молча, стиснув зубы, я терла полы тряпками. Я так боялась, что врачиха будет смеяться над моей никчемностью, называть белоручкой, барыней, — тем более что опыта в мытье полов у меня не было никакого.