Лев Визен - Хосе Марти. Хроника жизни повстанца

Марти покидал Испанию, но путь его лежал не на Кубу. Билет на родину был слишком дорог: ссыльные могли заплатить за него лишь публичным отречением.

В канун отъезда он перечитывал последние письма. Кармен всегда хотела для него должностей и чинов, а он оставался опасным безумцем. Теперь она уехала с Пепито к отцу, и конверты со штампом Камагуэя леденили ему ладони.

«…Трудности громоздятся на моем пути, — написал Марти Вионди в тот вечер. — Но они предназначены для меня и ни для кого другого. Во мне борются долг перед страдающей родиной и семейный долг, каждый из которых требует принести другого в жертву. Это молчаливая пытка. Однако было бы трусостью взять на себя большую ответственность, а в тяжелый момент сбросить ее… Легко преуспевают лишь те, кто не боится быть несправедливым.

Пусть все, что предназначено мне, придет. Без слабости и усталости я протягиваю свои руки навстречу».

В Париже Марти встретил Огюст Вакери. Они познакомились еще в январе 1875 года, и теперь Вакери устроил обещанную тогда встречу с Гюго. На улице Клиши, 21 кубинец и француз вошли в полутемный подъезд и поднялась на пятый этаж.

К сожалению, не сохранилось документов, достоверно повествующих о беседе двух гениальных сынов своего времени. Мы знаем лишь, что Марти записал: «Наш век и Гюго неразделимы…»

3 января 1880 года Марти шел по улицам Нью-Йорка. Он решил сразу испробовать свой английский и после нескольких бесед с упитанными полисменами разыскал дом кубинца Мануэля Мантильи. Дон Мануэль и его жена Кармен Мийярес, которую друзья звали просто Кармитой, сдавали комнаты внаем.

Марти купил большую бутылку хереса, и обитатели дома Мануэля Мантильи подняли бокалы «за здоровье доктора». В тесной гостиной стоял шум, знамя Кубы над камином, словно в бою, заволакивало синим дымом. Марти снова был среди друзей.

Как и всякого новичка, его неудержимо тянуло на улицу. В тот год, на его счастье, нью-йоркская зима была теплой, снег таял, едва выпав. Все же Кармита заставила Марти истратить кучу денег, и он стал похож на стопроцентного янки: тяжелое широкое пальто, калоши, теплый шарф и шляпа знаменитого фасона «дерби».

Теперь простуда была не страшна. Изучая Нью-Йорк, Марти медленно проходил мимо хмурых фасадов Уолл-стрита, улыбался при виде деревенских домишек, уцелевших в районе 59-й улицы, пил жидкий кофе с молоком в крохотных закусочных на углах, катался на поездах городской железной дороги, грохотавших над улицами по стальным пятиметровым эстакадам и пугавших впряженных в фаэтоны лошадей. Он покупал каракасские газеты и кубинские апельсины, слушал песни негров в Гарлеме и сравнивал бульвары Испанской Америки с претенциозной Пятой авеню. К вечеру пляшущий свет газовых фонарей ронял на его усталое лицо неверные блики. Он шел домой, а Нью-Йорк по-прежнему гудел и свистел, кутался в драные шарфы и норковые манто, спешил и фланировал, стенал и улыбался, покупал и продавал… Почти полуторамиллионное сердце Соединенных Штатов 1880 года восхищало и подавляло своей грандиозностью.

Внешне все было действительно великолепно. Почтенные дамы раздавали бедным бесплатный суп, в Метрополитэн-опера пела Аделина Патти, а «Общество толстяков», куда мог быть принят каждый, кто достиг, веса в двести пятьдесят английских фунтов, насчитывало уже более тысячи человек.

На деле было другое. Соединенные Штаты переживали трудные годы экономического становления.

Минуло едва тридцать лет с того дня, как у Тихого океана на маленькой мельнице Суттера были найдены первые крупицы желтого металла — микробы, заразившие страну золотой лихорадкой. Как ни странно, больше всего золота осело в карманах Корнелиуса Вандербильда, который и не думал ездить в Калифорнию. С шестизарядным кольтом в руках он грузил золотоискателей на свои суденышки, отправлявшиеся к берегам надежд. Теперь этот джентльмен носил сшитые в Париже сюртуки, прятал кольт в письменный стол и откровенничал с прессой: «Что мне законы? Разве у меня нет власти?»

Отгремела великая гражданская война между Севером и Югом, между свободой и рабством. Из недр Аппалачских гор, из рудников Огайо, Индианы и Иллинойса потекли угольные реки, подвластные воле еще одного нувориша — Марка Ханна. Уже родилась «Стандард ойл компани», и Рокфеллер хладнокровно разорял мелкую нефтяную сошку.

Темп жизни убыстрялся все более. Уже не осталось свободных земель на востоке, города росли не вширь, а ввысь. Два плечистых висконсинца, Армор и Свифт, прославили Чикаго консервами из пахнущей конским потом «говядины». Словно гигантский стальной бич, страну перехлестнула трансконтинентальная железная дорога. Вместе с дымом в паровозные трубы вылетали надежды мелких акционеров. Спекулируя их доверием, Джей Гульд, которого Гвен назвал «проклятием Америки», заграбастал четверть миллиарда.

«Migt is right» — «Кто силен, тот и прав». А силен тот, кто богат. Суды над высокими мошенниками заканчивались оправданием подсудимых или не начинались вовсе. Судьи стоили недорого в стране, где продавались сенаторы, министры и президенты.

Казалось, что ничего не поделаешь. «Each man for himself» — «Каждый за себя» — гласил еще один одобренный Всемогущим Долларом принцип. Но Справедливость, Честь и Человечность нашли своих защитников.

Весной 1864 года выступления рабочих заставили законодателей штата Нью-Йорк отказаться от принятия антизабастовочного билля. В том же году бостонский слесарь Айра Стюарт организовал Ассоциацию рабочей реформы для борьбы за восьмичасовой рабочий день. Это движение поддержали Уэнделл Филлипс, в недавнем прошлом крупнейший деятель аболиционизма, Уильям Сильвис, вожак профсоюза, объединявшего сталеваров США и Канады, и многие другие борцы. Летом 1866 года первый американский рабочий конгресс провозгласил в Балтиморе создание Национального рабочего союза. Враг уже был известен — промышленная и финансовая буржуазия.

Рабочие Америки начинали понимать правильность пути, избранного I Интернационалом. В 1870 году состоявшийся в Цинциннати конгресс Национального рабочего союза принял резолюцию, в которой говорилось: «НРС заявляет свою приверженность принципам Международного товарищества рабочих и надеется присоединиться к упомянутой организации в ближайшее время».

В дни Парижской коммуны пролетарии США собирали средства для восставших, а после падения Коммуны протестовали против подлого поведения американского посла во Франции Уошберна, который ратовал за расстрел коммунаров. Выражая мысли рабочих, Уэнделл Филлипс говорил:

— Я приветствую Париж как авангард мирового Интернационала. Люди, возглавлявшие Коммуну, являются самыми передовыми, честными и благородными патриотами.