Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

– Меня Витькой зовут. А тебя?

– Петром.

– Мамка сказала, ты дачник.

– Можно и так.

– А что это «дачник»?

– Ну, что ли, человек, который приезжает куда-нибудь отдохнуть.

– А ты устал?

– Устал.

– Наработался?

– Да.

– А что ты работаешь?

– Петр помолчал, не знал, как объяснить мальчику, «что он работает».

Витька помог ему:

– Ты шофер, как папка?

– Нет.

– Как же ты управляешь, ежели не шофер?

– Научился, – неопределенно ответил Петр.

– А зачем?

Вопросы Витьки все больше ставили Петра в тупик.

– Ну… ездить…

– Далеко?

– Как придется.

– Работать?

– И это.

– А что работать?

– Понимаешь, Витька, – сказал Петр неуверенно. – Я книжки пишу. Выдумываю, что ли…

– Сказки? Как наша бабка?

– Ага, сказки, не зная уже, как отделаться от мальчика, подтвердил Петр.

– А для меня выдумаешь? Бабка все одни и одни рассказывает. Я их все уже напролет знаю. Скучно…

– Постараюсь. А сейчас – айда машину мыть. Покажешь, как к берегу лучше проехать. Потом искупаемся. Идет?

С этого дня так уж повелось – на речку они всегда отправлялись вместе. Почти весь день проводили у реки. Если было жарко – уходили в лес; река там сужалась, превращалась почти в ручей. В глубине леса над водой нерукотворным мостом склонилась толстенная ольха. Петр с Витькой перебирались на противоположный низки берег, бродили по лесу в поисках земляники, потом купались; словом, по-настоящему подружились, тем более что Петру не хотелось сейчас общаться ни с кем другим. Возможно, что этих двоих – маленького и большого – связало нечто большее, чем простая дружба. Да и какая могла быть дружба между сорокалетним и шестилетним? Вот если Витька куда-нибудь убегал надолго, Петра охватывало беспокойство. Ему не хватало выжидательного внимания Витьки, его заинтересованных глаз, его готовности заливисто смеяться любой незадачливой шутке старшего. Он скучал без Витьки. Вероятно, это была не просто дружба, а любовь, которой не научили Петра в детстве. Бескорыстная, ни в чем не заинтересованная, кроме взаимного присутствия. Да и не только это. Петра поражало в мальчике удивительное свойство радоваться всему, умение все видеть и слышать, даже ощущать собственное быстрое тело; каждую секунду времени открывать новое, все время ждать, что вот-вот сейчас, сию минуту случиться что-нибудь необычное, интересное, веселое. В этом худущем, до черна загорелом существе внутри все время что-то кипело. Даже тогда, когда, накупавшись до озноба, он неподвижно грелся на солнце, в нем всё равно ощущалось тихое движение, подобно тому, как в стакане с газированной водой беспрестанно и бесшумно устремляются вверх пузырьки…

Тогда Петра охватывала никогда ранее испытанная нежность. В первые дни близости с девушкой, которую он недавно покинул, он испытывал что-то похожее. Но там было покровительство сильного слабому, наждавшемуся в защите. Когда же стало ясно, что его превосходство кажущееся, отношения погасли. Здесь было другое, Он не чувствовал себя ни сильнее, ни умнее, ни даже старше. Может быть, это только ему казалось, но он как будто заражался от мальчика этой его тихой стремительностью, свойством все видеть и воспринимать как бы впервые и одновременно, ежесекундно вбирать в себя весь разнообразно звучащий окружающий мир.

Чем жарче разгоралось лето, тем больше времени они проводили в лесу, тем дальше уходили от дома, туда, куда уводила их петляющая река. Однажды они набрели на большую поляну. Здесь река расширялась; таинственность ее исчезала, она была голубой и яркой, струились устремленные вниз, в непонятную глубину перевернутые деревья, колеблясь, проплывали облака, со дна, не достигая поверхности, навстречу острым вершинам елок, извивались тонкие плети ключей. Вода была здесь холоднее и как будто плотнее, чем дома под увалом. Это стало их любимым местом. Взяв с собою хлеб, длинные перья лука, пару огурцов, они отправлялись туда почти на целый день. По нескольку раз купались, обсыхая, рассказывали друг другу немудреные сказки, иногда подолгу молчали, валяясь на прохладной траве и оба были вполне счастливы. Как ни странно, чем жарче становился воздух, тем больше холодела вода. По утрам даже страшно было в нее окунаться. Несколько раз во время купания у Витьки судорогой сводило ноги, но никакие предупреждения, даже запреты и угрозы на него действовали. Как только они приходили на свое место, Витька с разбега бросался в воду, демонстрируя перед Петром умение плавать и подолгу держаться над водой.

В этот день было очень жарко. Явно собирался дождь, да никак не хотел пролиться. Пока они дошли до поляны, оба были мокры до духоты, царившей под деревьями.

– Не лезь сразу в воду, – сказал Петр. – Остынь раньше.

– Еще чего! Остынь. В воде и остыну. А ты дядя Петя, сколько я просижу под водой. Ты не хотел вчера смотреть, а я просчитал аж до двадцати!

– Не заливай! Ты до двадцати и считать еще не умеешь.

– А вот и умею! А вот умею! Считай!

– Петр не успел его удержать – воробьем пролетел мимо, плюхнулся в воду, подняв тучу холодных брызг.

Вздрогнув от окатившего его фонтана, Петр решил посидеть на берегу и послушно начал отсчитывать секунды. Он дошел до двадцати, но Витька не появлялся.

– Раз, два, три, – отсчитал он еще и вдруг понял, что случилось несчастье, что Витька тонет, и, может быть, больше уже никогда не всплывет на поверхность.

Петр не успел даже раздеться, скинул только кеды, разбежался и нырнул. Сдавило грудь, остро заболело под лопаткой, но подниматься на поверхность, чтобы набрать в легкие воздуха, времени уже не было. Он спускался все глубже и вдруг неподалеку от себя сквозь зеленую толщу воды скорчившееся тело мальчика. Ниже, еще ниже. Наконец он смог ухватить Витьку, или то, что было когда-то Витькой, за предплечье. Оттолкнувшись от дна, Петр стремительно поднялся наверх, вынырнул, сделал несколько гребков одной рукой, нащупал ногами дно и, размахнувшись, швырнул легонькое тельце на берег. Бросился к нему, бессмысленно крича «сейчас, сейчас».

Только хотел начать делать искусственное дыхание, как Витька без его помощи повернулся на живот. Его вырвало. Он замотал головой, отряхиваясь, как собака, выскочившая из воды, и, стал подниматься на ноги.

– Витька! – крикнул Петр, падая рядом с ним.

И в эту секунду разрезающая надвое боль ударила в грудь, и Петр тут же ненадолго потерял сознание. Когда очнулся, увидел скорченную от страха фигурку Витьки, услышал его крик:

– Дядечка Петечка, дядечка Петечка, ты что? Что? Проснись!

Боль охватила его всего. В нем не было уже ни одной клетки, которая не болела бы.

Но вместе с болью на него начало окатываться что-то радостное… Может быть, предчувствие счастья? Своим детским, трепещущим нутром, Витька тоже почувствовал приближение чего-то необыкновенного, но вовсе не счастливого – страшного. Петр увидел посиневшее, искаженное ужасом личико и вдруг засмеялся: