Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

– Синий мальчик! – сказал он. – Синий мальчик!

Он хотел еще что-то сказать, но боль унесла его, и он полетел куда-то. Он увидел вдруг покрытое росою поле, розовые березы на нем, увидел черно-зеленую глубину реки и Витькино тело на дне; потом он медленно всплыл на поверхность и перед ним сверкнула осыпанная солнечными осколками, колеблющаяся гладь реки, небо над нею, а там, где-то вдалеке темное лицо бабки в обрамлении по брови линялого платка, полные слез глаза матери и свет, свет… Последней его мыслью было: «Это будет книга про синего мальчика»… А потом только боль и нестерпимо радостный розовый свет…

После смерти жены Александр Иванович вместе с Юркой переехал в подмосковный поселок неподалеку от Шереметьевского аэродрома. Московская газета, где Александр Иванович начал работать заместителем главного редактора, построила там несколько зимних одноэтажных домиков. В одном из них он и получил комнату.

С Анной они познакомились в самом начале войны на Белорусском фронте. Он был тогда военным корреспондентом, она связисткой. Анне было всего двадцать, ему больше тридцати, но ни он, ни она не ощущали разницу в возрасте. Были трудные дни отступлений, но они не теряли друг друга. В начале сентября сорок первого его перебросили под Москву. Он добился ее перевода туда же. Вскоре она заболела двусторонним воспалением легких, легла в медсанбат, и там выяснилось, что она беременна. Пришлось демобилизоваться. Дома, в Москве она застала нового мужа матери – третьего после отца Анны. Вежливый, гладкий работник Генерального Штаба был всего на несколько лет старше Александра Ивановича. Мать, моложавая, статная и властная дама, при молчаливом одобрении мужа, усиленно уговаривала Анну избавиться от ребенка. Но как она могла это сделать?! Ведь Александра Ивановича могут убить, или… или он не вернется к ней – и такое может случиться. Ребенок будет единственным, что у нее останется в жизни на память об их короткой, стремительной любви!

Сразу же после демобилизации Александр Иванович вернулся к ней таким же, каким был. И впервые увидел уже почти трехлетнего сына.

Мальчик достался Анне трудно. После родов она так до конца и не оправилась.

Юре минуло четыре года, когда Анна слегла. Боясь заразить ребенка, она настояла, чтобы ее отправили в туберкулезную больницу. Оттуда она уже не вернулась.

В доме Анны Александр Иванович не стал своим человеком: мать относилась к нему открыто неуважительно – пожилой человек, на солидной должности, а не может добиться для семьи отдельной квартиры! С отчимом они почти все время переглядывались, прощупывая друг друга, но так и не смогли найти нужного тона для общения.

Несмотря на горе, переехав в поселок оба – отец и мальчик, – почувствовали что-то вроде облегчения: здесь они никому не были в тягость. Домá окружал один общий забор, и Юрка по целым дням свободно носился по лесу вместе с ребятишками других сотрудников. Сторожиха и истопница тетя Паша убирала их комнату, готовила, а если Александр Иванович по вечерам задерживался в редакции, укладывала Юрку спать.

Над поселком весь день, а часто и ночью, с ревом проносились самолеты, Но Юрку это нисколько не смещало. Побаивался он только их соседки, ответственного секретаря редакции, женщины неопределенного возраста с холодно-правильными чертами лица и всегда поджатыми, узкими губами. Она никогда не делала Юрке никаких замечаний, не одергивала, если он шумел в коридоре или притаскивал в дом компанию своих приятелей – она просто не замечала его, словно он и не существовал вовсе. Только иногда мельком взглядывала на него бледно-серыми, почти белыми глазами и именно это ее равнодушие больше всего пугало мальчика. Тогда он либо убегал куда-нибудь подальше, либо прятался на терраску, пока она не уходила из дома или не запиралась в своей комнате.

Но вольная Юркина жизнь скоро кончилась. Он был смышленым мальчишкой, к шести годам как-то сам, вернее, подражая старшим ребятишкам, научился читать и даже писать кое-какие буквы. Чтобы он окончательно не разболтался, Александр Иванович отдал его осенью в поселковую школу.

Ходьбы до школы было минут двадцать – перейти поле, обогнуть здание нефтебазы, а там только перебежать шоссе.

Учился Юрка легко, сам дома садился за уроки, и отцу ни разу не пришлось проверять его. Четвертый класс он окончил даже с похвальной грамотой. Труднее стало в пятом – он никак не мог привыкнуть к разным учителям. Он сильно привязался к своей прежней учительнице, да и она к нему относилась по-особому – самый маленький в классе, да еще сирота. Но он вовсе не был таким уж маленьким; одинокая жизнь приучила его к самостоятельности; теперь, идя из школы, он заходил в магазин нефтебазы, покупал все, что полагалось, а иногда, когда тетя Паша была чем-то занята, сам готовил на газовой плитке несложную еду – варил картошку, кашу или макароны, часть съедал, остаток заворачивал в одеяло и прятал под подушку, чтобы отец вечером мог поужинать.

Постепенно и Александр Иванович привык считать его почти взрослым. Отношения у них сложились мужские – спокойные, ровные, дружеские.

Так жили они до ранней весны пятьдесят второго года. И тут Юрка заметил, что отец как-то неспокоен, перестал расспрашивать его о школьных делах, стал молчалив, раздражителен. Тревога отца невольно передалась мальчику.

Однажды Александр Иванович пришел домой необычно рано. Они были одни в квартире – соседка еще не приехала с работы. Отец посадил Юрку рядом с собой на кровать и заговорил очень тихо, почти шепотом:

– Ты помнишь тетю Варю? Помнишь, она приезжала к нам прошлым летом из Ленинграда?

– Помню, конечно, – кивнул Юрка.

– Так вот, малыш, слушай внимательно. Если я когда-нибудь не вернусь домой…

– Как это? – испуганно вскинулся мальчик.

– Да вот так – не приду ночевать, не явлюсь на следующий день, и еще на следующий, ты не слушай никого… не слушайся ни одного человека и никого обо мне не расспрашивай…

– Почему?

– Может быть, я уеду… вынужден буду уехать далеко… без тебя…

– Я не хочу, папа.

– Я тоже, но может быть, придется…

Тихий голос отца и то, что говорил он так серьезно, растревожили Юрку; он изо всех сил старался не заплакать.

Они с отцом никогда не нежничали, не лизались, как презрительно говорил Юрка. А сейчас отец вдруг обнял его, прижал к себе и поцеловал в коротко остриженную макушку. Юрка дрогнул и все-таки расплакался.

– Не надо, – болезненно сморщился отец. – Не надо. Ты только слушай меня внимательно. Вот, смотри, – я пришил внутри рюкзака карман. В нем деньги, твоя метрика и адрес работы тети Вари. В рюкзаке трусы, рубашки, теплый свитер, твои тетрадки.