Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

Письмо было любезное, приглашение «приехать, погостить, как только соберетесь с силами», как будто искреннее. Не понравилось только обращение:

«Уважаемая теща Анастасия Ивановна!»

Конечно, обращение «мама» или «мамаша» как будто бы и не к лицу ему – он человек уже солидный, всего на десять лет моложе нее, Анастасии Ивановны, но все-таки ей стало как-то не по себе от короткого и неласкового слова «теща». И подписался он больно официально: «Ваш зять Вятич, Виктор Степанович».

За время ее болезни дочка с мужем побывали у нее дважды – раз еще в больнице, второй, когда она уже выписалась и с трудом обживала свой нетопленый, неприбранный дом.

В больницу они принесли две бутылки вишневого сиропа. Ставя их на тумбочку у кровати, зять сказал солидно: «Пейте с водой. Витамины. Полезно. Вам надо сил набираться, а витамины для этого – первое дело».

А у нее дома, когда они попили чаю и отдохнули с дороги, зять вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшой, яркий, атласно блеснувший головной платок и словно купец, встряхнул его и развернул перед Анастасией Ивановной. Мелькнули лошади, впряженные в какие-то странные двухколесные повозки, кучера в ярчайших камзолах, башни, дома, непонятные надписи.

– Носите на здоровье, – сказал зять. – Французский. По случаю купил.

Но она не решалась все же взять в руки платок.

– Ну, зачем же такой дорогой? – смущенно откликнулась Анастасия Ивановна.

– Ничего, – солидно кивнул зять. – Ведь не в чужие руки.

– Берите, мама, берите, почему-то тоже смущенно сказала дочь. – Берите. Он вообще любит подарки дарить.

– Ну, спасибо, коли так.

Она взяла, наконец, подарок, разгладила его на коленях; кожа руки неприятно зацепилась за гладкую поверхность. Она торопливо сложила его и положила рядом на стол.

Дочь почувствовала, что мать не радует этот странный подарок.

– Смотрите, мама, вот. Это колечко он мне на свадьбу подарил. – Она протянула руку: на безымянном пальце блеснул яркий, прозрачный камушек.

– Гляди, – удивилась мать. – Даже светится.

– Еще бы! – самодовольно произнес зять. – Три с половиной карата!

Карата? – подумала Анастасия Ивановна. – Я такого камня не знаю. Яхонт знаю, коралл. А может, коралл? Нет, тот розовый.

– Материново наследство, – сказал Виктор Степанович. – Она в блокаду выменяла. Вот, берег для будущей жены. Пригодилось, – улыбнулся он.

Первое время дочь писала много. Письма были длинные, подробные. Все у нее как будто хорошо: работала она там же, в птицеводческом совхозе, в шести километрах от Озерков. Муж купил ей мотоцикл, научил ездить, теперь на дорогу с работы и на работу тратила не более сорока минут.

«Успеваю, – писала дочь, – и с хозяйством справиться, и Виктору помочь – ведь он сам отделывает комнаты на втором этаже – рамы и двери вставляет, штукатурит, красит, он все умеет! А дом у нас лучший во всем поселке – кирпичный, комнат много. Виктор говорит, как кончим, летом дачников пустим. Правда, от моря далековато, да ничего, если дачники попадутся с машиной…»

«Хозяйственная стала, – с одобрением подумала Анастасия Ивановна. – А раньше-то об домашних делах и мыслей у нее не было. То школа, то ферма, то вот потом техникум, то на работу согласилась в дальний совхоз. Да и вправду сказать – баловал ее отец, одна ведь у нас. Что захочет, то разрешал. Пусть, говорил, как уроки сделает, бежит на ферму, ежели тянет ее туда. Пусть учится. Вырастет – в техникум пойдет, зоотехником будет. Плохо ли? А по дому мы с тобой вдвоем справимся, какое у нас хозяйство?»

И верно, хозяйство их было небольшое – корову они не держали, свиней тоже, только что куры по двору бегали. С фронта муж вернулся хромым и с глубокой впадиной за ухом – раздробило кость, да осколки выбрали, видно, не все – голова часто болела, отекало лицо. Сперва люди думали – он начал пить, оттого и пухнет, но потом разобрались, что от ранения. Отдохнув с неделю, он снова взялся за старое, любимое свое дело – садоводство. Колхоз их так и назывался – плодоягодный имени Первой пятилетки. Да какие там ягоды на севере? Смородина. А вот яблоки были действительно замечательные – и ранний белый налив, и анисовка, и даже шафран. За всем этим тщательно следил и ухаживал Никита Антонович Худяков. Спокойный, ровный с людьми, неразговорчивый, из-за своей хромоты, ранней болезни он был робок с женщинами и все, даже он сам, привыкли к мысли, что так и останется Худяков бобылем. Но неожиданно в пятьдесят втором году он женился на своей помощнице, незаметной малорослой Тасе. Как привыкла она слушаться его на работе, так стала во всем подчиняться и дома, в семье. Жили они спокойно, согласно. В пятьдесят четвертом родилась Анюта, крепенькая, тоже на редкость спокойная и сговорчивая девочка. Росла, пошла в школу, училась ровно, ничем особенно не выделяясь и не отставая. Когда перешла в седьмой класс, летом, чтобы помочь отцу, который часто болел и подолгу не поднимался с постели, нанялась на птицеферму ухаживать за цыплятами, да увлеклась, полюбила веселый, шумный, вечно щебечущий и дерущийся народ; вместе с отцом они решили, что после восьмилетки она постарается сдать экзамен в зоотехникум и станет птицеводом. Мать не очень довольна была этим, ей не хотелось отпускать девочку в город на долгие четыре года. Особого достатка в семье никогда не было, теперь, когда отец почти совсем не работал и все забота о колхозном саде пала на руки Таси, Анастасии Ивановны, в доме была нужна помощница, хозяйка, работница. И хотя в семье все как будто переменилось, и головой дома стала мать, Анюта на все уговоры ее отвечала молчанием, все свое время посвящала своим пушистым любимцам и упорно готовилась к экзаменам в техникум. Отец тоже молчал, словно бы и не слушал воркотню жены.

Получив свидетельство об окончании восьмилетки, Анюта уехала в город подавать документы в техникум. Пробыла там два дня, а когда вернулась, не застала отца в живых – ночью он встал, чтобы напиться, зачерпнул ковшиком из ведра, да так и не успел поднести его ко рту – упал. Анастасия Ивановна проснулась от звона, катящегося по полу ковша, вскочила, впотьмах натолкнулась на тело мужа, – он уже не дышал…

Любила ли она своего Никиту? Она никогда не задавала себе этого вопроса. Поплакала, конечно, повыла на похоронах, выпила за помин его души, а наутро встала как всегда и собралась на работу.

Анюта не плакала, она словно застыла. Всю ночь просидела за неубранным после поминок столом – дом ей казался чужим и холодным, как могила, в которую вчера опустили отца.

Мать пристально поглядела на нее, вздохнула, сказала ласково:

– Приберись, дочка. Обед не стряпай – с поминок осталось, так, холодного поедим. Помолчала и прибавила негромко: