Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

– И поплачь, поплачь, доченька, не то сердце закаменеет. Ничего. Поплачь, отойдешь. Остались мы теперь одни с тобой…

Анюта разогнулась и, не поднимаясь со стула, сказала каким-то не своим, застоявшимся голосом:

– Вот что, мама, вы на меня не обижайтесь. И не сердитесь. Но я уеду…

– Бросишь меня? – тихо откликнулась Анастасия Ивановна.

– Что вы?! Как можно?! Я приезжать буду, помогать вам, как смогу. Но я… нет, главное – отец тоже хотел. Не могу иначе. Я… я, как бы, должна ему осталась…

Мать долго молчала. Двинулась, было, к ней, но не дошла, остановилась, присела у противоположного конца стола. И сказала тем же согласным тоном, которым говорила когда-то с мужем:

– Что ж, Анна, ты всегда отца больше, чем меня, любила. И на него больше похожая. Езжай. Коли должна, – плати свой долг. Плати. А мать… Что ж мать? Она всегда – мать. Никого у тебя ближе теперь нет. И не будет. Это ты помни, доченька. А я уж как-нибудь…

Анюта уехала, поступила в техникум, исправно приезжала в каникулы помочь матери – то хату прибрать, то окучить и побелить четыре яблони в палисаднике перед домом, которые отец посадил незадолго до того, как слег и больше уже не поднимался, то дров напилить и наколоть на зиму. Каждый раз она привозила матери какой-нибудь маленький подарок – коробку печенья, банку сгущенного молока, кило дешевых конфет – на большее из своей стипендии она раскошелиться не могла.

Мать надеялась, что после окончания она получит направление к ним в колхоз; но маленькую их ферму вскоре ликвидировали – не выгодно было ради сотни-другой кур держать зоотехника с помощником и тратиться на корм.

Поэтому и направили Анюту в далекий от ее родных мест птицеводческий совхоз. Там она и познакомилась со своим будущим мужем, шофером расположенного неподалеку строительства большого курортного комплекса. В совхозе он бывал частенько – жил почти рядом, заезжал то в клуб потанцевать или кино посмотреть, то по каким-то своим делам к директору или дальнему своему родственнику, кладовщику.

Жениховство продолжалось недолго, с месяц, не больше. Анюта сама не понимала, почему так быстро согласилась выйти замуж за человека почти на двадцать лет старше ее. Может, потому что мать тоже была моложе отца. А может, ей понравились солидность, положительность Вятича, его стремительная напористость, с которой он чуть ли не в первый час знакомства стал уговаривать ее выйти за него замуж. Да еще то, что до самого дня свадьбы он не пытался ее поцеловать. Кажется, именно за эту, как ей казалось, скромность и чистоту она и полюбила его… Да еще за необыкновенную щедрость. Почти в каждом письме она писала матери: «Виктор купил телевизор. Большой. «Рубин» называется. Говорит – для меня, чтобы не скучала по вечерам и не бегала в клуб кино смотреть. И правда, почти каждый вечер смотрю разное кино и что там еще интересное показывают»… «Виктор купил мне на платье очень красивый материал, весь в цветках. Да еще на костюм. Платье, говорит, сейчас сшей, а костюм потом, как посолиднеешь. Смешной! Когда еще я посолиднею?! А материал хороший, чистая шерсть, темно-синий в черную полосочку, такую тоненькую, почти незаметную»… И еще: «Виктор велел мне всю зарплату не тратить, класть на сберегательную книжку. Он решил копить на машину «Жигули» называется. Но я своей книжки не завела. Зачем? Пусть у него. Не привыкла я книжку иметь. Еще потеряю…»

«И зачем ему эти самые «Жигули»! – недоуменно подумала Анастасия Ивановна. – И так дни-ночи на машине раскатывает, а нужно куда по частности – мотоцикл есть. Анюта писала – большой, с коляской. Сколько же лет надо Анютину зарплату собирать, чтобы такую уйму накопить?»

Что-то удерживало Анастасию Ивановну от рассказов соседкам о том, как зажиточно живет дочка, какие дорогие подарки получает, а уж про задумку зятя покупать машину и вовсе постеснялась упомянуть: ведь всем известно, что дочка, как вышла замуж, ни разу ей копейки не прислала. На все расспросы, каково Анне живется, отвечала:

– Ладно, как будто. Да и работа от дома недалеко…

Первые полгода письма приходили регулярно; по ним было видно, что дочка жизнью своей вполне довольна.

И вдруг – как отрезало: за три месяца ни одного письма.

Поначалу Анастасия Ивановна не беспокоилась, – занята, наверное: хозяйство, работа, дом. А потом стала думать, не случилось ли чего, не захворала ли, не разбилась ли, не дай бог, на своем мотоцикле.

Свободного времени теперь у Анастасии Ивановны было побольше – после болезни ее перевели в сторожа – зимой по ночам сторожила амбары да склады, а с весны перевели опять же ночным на ягодник и сад.

Лето в этом году наступило как-то сразу, будто весны и не было. Уже к концу июня поспел ранний белый налив, а на тех четырех яблонях, что незадолго до своей смерти посадил в палисаднике ее старик, налились и созрели первые яблоки, на диво крупные, золотистые, пахучие. Особенно на том дереве, что росло у самого окна. Может быть, тепло дома передалось им, думала Анастасия Ивановна, а может – любовь ее Никиты Ивановича: всю весну, что лежал, не поднимаясь с постели, глядел он на молодую листву принявшегося деревца; лежал, смотрел, молчал и улыбался.

Когда яблоки на нем появились и созрели, Анастасия Ивановна аккуратно собрала их, уложила в две небольшие корзинки и, договорившись с председателем, что кто-нибудь заменит ее на два дня, собралась к дочери.

Поднялась она на рассвете, надо было поспеть на первый автобус, а до остановки далеко; но пришла она рано и до прихода автобуса успела отдохнуть на скамеечке и даже позавтракать захваченным с собою хлебом, запив его молоком из припасенной бутылки.

Но вот, наконец, вдалеке на шоссе показался автобус. Анастасия Ивановна вынула из кармана подаренный зятем французский платок, повязала голову, туго затянув узел под подбородком, взвалила на плечи связанные вместе корзинки и стала ждать.

Автобус подкатил, остановился; зашипев, открылись двери, но ступенька была так высока, что Анастасия Ивановна не смогла на нее подняться – корзины оттягивали ее назад. Водитель, видя, что никто не входит, собрался уже закрыть дверь и тронуться, но в ту минуту единственный пассажир автобуса, пожилой дядя с усами щеточкой под длинным носом, дремавший у переднего окошка, очнулся, заметил неудачные попытки женщины взгромоздиться на ступеньку, крикнул водителю:

– Погоди!

И, подхватив корзины, помог Анастасии Ивановне войти.

– Что же ты такое бремя на себя взвалила? Чисто муравей, ей-богу! – засмеялся пассажир.

– Он, как ты, маленький, а шар катит во сто раз себя больше!

– Спасибо тебе, батюшка. Без тебя бы…

Она уселась почему-то рядом с ним, хотя все места были свободны.