Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

Говоря о Широкове как о человеке, трудно избежать штампованных эпитетов «неоднозначный», «противоречивый» и т. д. Поневоле думаешь о том, как личность человека и плоды его деятельности могут не совпадать между собой, об этом я уже писал в очерке «Мемуаристка». Хорошо, если люди адекватны своим трудам. Но бывает и так, как было с упомянутым в том очерке И. М. Рейснером: память о личности перевешивает значение ее трудов. И случай Олега Сергеевича сходен: все знавшие его помнят эрудицию, полиглотизм этого человека, многосторонность его интересов, стремление к оригинальности в научном творчестве. А в публикациях это не всегда отражалось.

Я особенно это осознал, когда уже после смерти Олега Сергеевича его вдова Аида Васильевна попросила меня посмотреть некоторые главы из коренным образом переработанного им в конце жизни учебника введения в языкознание. Учебников по этому курсу у нас сейчас уже немало, и исторически сложился их стандарт. Его начала создавать Р. О. Шор (см. очерк «Первая женщина»), но классическим образцом стала замечательная книга А. А. Реформатского. Хотя она написана давно и содержит «несовременные» цитаты из К. Маркса и В. И. Ленина, но благодаря высокому качеству до сих пор переиздается и используется в преподавании. Однако учебник Реформатского, создав образец жанра, во многом закрыл возможности его совершенствования: большинство современных учебников слишком на него похожи, но до его уровня не дотягивают. И только Олег Сергеевич, в первом издании своего учебника еще следовавший данному образцу, решил затем сделать все подругому. Учебник идет от конкретных языков: приводятся сведения о некотором языке или группе языков, и при этом рассказывается о некотором специфичном для него языковом явлении. Скажем, вместе с данными о семитских языках говорится о структуре семитского корня, параллельно со сведениями о тюркских языках рассказывается о свойственной им так называемой гармонии гласных, и т. д. И в том же 1998 г. ту же идею построения учебника мне высказал лингвист С. А. Крылов, не учившийся у Широкова и не знавший о его труде. Идея, что называется, витала в воздухе, но лишь Олег Сергеевич ее реализовал.

Замысел интересен, но реализация не оказалась адекватной. Редактируя разделы о языках вне индоевропейской семьи, я должен был править почти каждую фразу: сплошные неточности и фактические ошибки. И в книге большой перекос в сторону тех сюжетов, которыми Широков непосредственно занимался (греческое ударение), чего в учебнике для студентов разных специализаций быть не должно. Переработанное, а фактически новое издание учебника вышло в свет, но прошло незамеченным и не вытеснило старого доброго Реформатского.

Стараясь найти нестандартные решения, Олег Сергеевич был в то же время связан с традицией. Его всегда интересовала история науки. И здесь он, бывало, первым брался за то, что стало актуальным. Так было в конце 80-х гг., когда общественная ситуация заставила вспомнить историю лингвистики нашего недавнего прошлого, в том числе события 1950 г.

Как я уже писал в очерке «Громовержец», осенью 1987 г. востоковед П. М. Шаститко предложил мне написать статью о влиянии этих событий на развитие советского востоковедения, и тема оказалась столь увлекательной, что помимо статьи я быстро, с ходу написал целую книгу о Н. Я. Марре и марризме. В конце марта 1988 г. я поставил последнюю точку. И через три дня, случайно зайдя в Институт языкознания, я увидел объявление о том, что 2 апреля на филологическом факультете МГУ состоится дискуссия на тему «Марр и Сталин». Организаторы дискуссии не были обозначены, но я сразу подумал, что это результат деятельности Олега Сергеевича, и не ошибся.

Придя на дискуссию, я уже не мог найти места в довольно большой аудитории 1060 и все время простоял, несмотря на, казалось бы, не лучшие часы: вечером в субботу. О. С. Широков сделал основной доклад, потом выступали подобранные им содокладчики и просто свидетели тех событий (помню выступление Ф. Т. Жилко), потом все желающие. Я тоже брал слово, но мог лишь дополнить сказанное некоторыми деталями: главное уже рассказали.

Позже я узнал, что одновременно по той же теме готовит книгу М. В. Горбаневский. Он, как и я, выпустил книгу, а Олег Сергеевич не довел свои исследования до конца. Зато он сделал другое важное дело: опубликовал в «Вестнике МГУ» наиболее интересные выступления проходившей в «Правде» в 1950 г. дискуссии по языкознанию. До сих пор эта публикация остается единственной (лишь статью Сталина переиздавали).

В те годы Олег Сергеевич был очень активен. Видно было, как он рад самой возможности публично говорить то, что давно думал. Одним из первых на факультете он стал носить значок с трехцветным флагом, тогда еще официально не принятым. Чуть ли не в каждом выступлении на любую научную тему он клеймил коммунистов и требовал исключить из официального наименования университета слова «ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени». Любил он вспоминать и о том, как еще в Черновцах его прорабатывали за «идеологические ошибки» в преподавании (чего в Москве, кажется, ни разу не было), всегда подчеркивая, что главным его гонителем был тогдашний секретарь обкома по пропаганде Л. М. Кравчук, впоследствии, став президентом Украины, столь радикально переменивший взгляды.

Но и здесь профессор сохранял свою нестандартность. Умами многих тогда завладели стереотипы «возврата в мировую цивилизацию», а он руководствовался собственным мнением, не во всем с ними совпадавшим. Ненавидя Сталина, он объективно оценивал его брошюру и ни в какой степени не реабилитировал Марра, что тогда был распространено.

И совсем нестандартным для конца 80-х и начала 90-х гг. был его интерес к евразийству. Давняя любовь к лингвистическим идеям Н. С. Трубецкого привела его к историософским концепциям князя. В 30-е гг. за чтение любых сочинений Трубецкого арестовывали, с 50-х гг. с его лингвистических трудов запрет был снят, но и в 1987 г. даже его статья «Мысли об индоевропейской проблеме» печаталась с купюрами, о публикации же или комментировании евразийских работ не могло быть и речи. Но и когда цензура ослабла, евразийские идеи оказались мало востребованными: они противоречили одной из аксиом нашего «демократического» движения, согласно которой все образцы для России находятся на Западе. И Олег Сергеевич едва ли не первым у нас начал всерьез заниматься евразийством.

В те годы в академическом Институте востоковедения, где я работаю, практиковалось приглашение для выступлений, как тогда говорили, «прорабов перестройки», причем организатором выступал партком: помню выступления Ю. Афанасьева, Р. Медведева, Л. Разгона, Н. Шмелева и др. Это было возрождением институтской традиции 60-х гг., прекращенной после знаменитого выступления А. И. Солженицына. Как-то, уже в начале 1991 г., возникла идея пригласить кого-нибудь с рассказом о евразийстве. Я предложил кандидатуру Широкова, предупредив о его антикоммунизме. Членов парткома (часть которых вскоре выйдет из партии) это не испугало, но я боялся, что уже Олег Сергеевич не захочет иметь дело с ненавистной организацией. Вопреки моим опасениям он легко согласился выступить и сделал доклад. Видно было, что он чувствовал невостребованность своей деятельности и был рад любой возможности рассказать о том, что его волновало.