Владимир Джунковский - Воспоминания (1915–1917). Том 3

Около 11 час. утра подъехал великий князь, я скомандовал: «На караул!» – и направился с почетным рапортом к его высочеству, который, приняв рапорт, подал мне руку и любезно спросил: «Как поживаете?» Затем великий князь, быстро поздоровавшись с Балуевым, не стал обходить войска, а вышел на середину и передал привет от государя, благодарил за геройские подвиги. Говорил он поспешно и недостаточно громко, так что большинство его не расслышало, даже я, стоявший недалеко, не понял его слов. Чудные звуки гимна исправили впечатление, вызвав гул восторга. Затем началась раздача крестов, каждому великий князь говорил: «От имени его величества!», – это было хорошо. Раздача длилась 2½ часа. Затем великий князь вышел на середину и крикнул: «Ура!» – в честь новых кавалеров Св. Георгия. Генерал Балуев крикнул: «Ура!» – в честь великого князя, а последний еще всем боевым начальникам. После этого войска, по моей команде, прошли церемониальным маршем прямо по своим частям. Начальствующим лицам и офицерам великий князь не проронил ни слова – это произвело на всех удручающее впечатление, а проходя мимо моего 30-го полка, сказал: «А, это полк, который сдался в плен?». Командир корпуса на это ответил, но очень слабо, без протеста, что в этом полку был прорыв, но в плен он не сдавался. Великий князь ничего не ответил, и впечатление от его слов так и осталось.

Я был вне себя, это заключение вывели в штабе армии из немецкой радиотелеграммы, в которой сообщалось об их ночной атаке и что они взяли 5 пулеметов и 2500 нижних чинов. Это радио послужило в руку штабу армии, который и нашел козла отпущения в 30-м полку в неудаче всей операции, так было доложено и в Ставке. Узнав об этом, я привел фактические данные, опровергавшие это обвинение, и доказал цифрами, что пулеметы в 30-м полку, все до единого, оказались после боя налицо, а стрелков не досчитались всего 232 человека, которые, быть может, и сдались немцам, но это не 2500.

Вот как делается история. Командир полка Изюмов, как я и писал, был трусом и показал себя очень с отрицательной стороны, я просил даже начальника дивизии его отрешить от командования полком, но Редько не захотел, люди же и офицеры были вне всяких подозрений.

К тому же 27-й Сибирский полк, сменив 30-й, нашел в лесу и лощинах еще несколько сот трупов стрелков 30-го полка и похоронил их, что также служит опровержением голословного обвинения полка в сдаче неприятелю. Было всегда невыгодно попадать в чужие корпуса или армии – выдвигали своих, а пришедших старались смешать с грязью, все сваливали на них. Редкие начальники выступали в защиту. Генерал Балуев – командир 5-го корпуса и в то же время, как я уже говорил, начальник группы 4-х корпусов, конечно, всю славу хотел приписать своим полкам 5-го корпуса и благодаря этому с самого начала сделал большую ошибку. Он повел наступление своими двумя дивизиями, не обеспечив себя сзади другими корпусами, уверенный, что с налета возьмет три линии окопов немцев, а наши корпуса подойдут уже на готовое и держал нас далеко.

Но вышло иначе. С налета-то он взял, но имея поддержку слишком далеко, не мог развить успеха, а люди его, сделавшись хозяевами немецких окопов, тотчас разбрелись по ним и стали разбирать продукты, вино, коньяк и т. п., поднять их для дальнейшего наступления было уже трудно, момент был упущен, атака не была доведена до конца, и немцы, собравшись с силами, произвели контратаку. Чтобы спасти положение, а в то же время, не желая давать успеха другим, Балуев стал прямо трепать наши дивизии, выхватывая из нее пачками даже отдельные батальоны, которые и посылал на помощь то туда, то сюда, только на 4-й день боев соединил опять нашу дивизию, растрепав по мелочам 30-й и 32-й полки, которые в таком виде и поступили под мое начало.

Прямо до слез было обидно. На совещании, бывшем потом у генерала Балуева, я все это вывел наружу.

Но я отвлекся от описания посещения великого князя. Обедали у Балуева. Великий князь сидел на главном месте, направо от него генерал Балуев, налево генерал Трофимов, около Балуева я. Обед прошел быстро, великий князь все шептался с Балуевым, который устраивал свои делишки. Из этого шептания я понял то, что Балуев для своего 5-го корпуса получил еще 600 георгиевских крестов. За обедом никаких разговоров не было. Когда встали из-за стола, великий князь подал всем руку и пошел в кабинет к Балуеву. Я полудемонстративно вышел на крыльцо, крикнул казака с лошадью и уехал к себе в Сивцы.

В весьма удрученном состоянии возвращался я и думал, как это не умеют ничего устроить, сами все портят. Ведь насколько было бы лучше, насколько больше впечатления произвело бы прибытие посланца царя, если бы для него не устраивали бутафорского парада, а он бы сам объехал войска в местах их стоянок, побывал бы и в окопах, это конечно заняло бы несколько дней, но зато и великий князь мог бы доложить государю, как действительно живут полки, и войска бы увидали посланца царя у себя – это бы имело колоссальное влияние на настроение войск, подняло бы дух. Конечно, это представляло известный риск, но я смотрю так, что даже если бы великого князя какая-нибудь шальная пуля и настигла где-нибудь в окопах, то и такого рода жертва окупилась бы вполне тем моральным впечатлением, которое бы она произвела на войска, сознанием, что и великие князья жертвуют своей жизнью за царя и Родину, а не только пребывают в тылу и занимаются от нечего делать интригами.

Я очень уговаривал начальника дивизии поехать к генералу Эверту восстановить истину о 30-м полку, но генерал Редько был таким формалистом и так боялся начальства, что я наконец мог его уговорить только поехать к командиру корпуса Трофимову, который первый обратил внимание на немецкое радио и приписал его 30-му полку.

Ничего из этого не вышло, Редько не сумел толком поговорить с Трофимовым, привез ему только цифры, а тот ему ответил такую чепуху: «Я пошлю пересчитать трупы».

К счастью, мне пришлось быть у Трофимова, и когда он заговорил о прорыве, то я ему столько истины наговорил самой горькой и так ему горячо и картинно рассказывал, как было дело, и почему немцы потом больше не атаковали, что он сразу замолчал, переменил тон и сказал, что он себе все иначе представлял.

Все удивлялись, что я так близко к сердцу принимал такие обвинения 30-го полка, так возмущался, мне говорили, что к этому надо привыкнуть, что в случае неудачи свыше стараются всегда обвинять войска, считая себя безгрешными и не желая даже вникать в дело, что такой хаос, который был за этот период боев бывал и раньше, мне приводили и худшие примеры. Я не мог с этим мириться и просил даже командира 26-го Могилевского полка полковника Лебедева [368], как постороннее лицо и из корпуса Балуева, дать мне оценку действий 30-го полка, когда этот полк находился в его распоряжении, он прислал мне следующий отзыв, который я представил начальству: