Леонид Аринштейн - Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

«…Боюсь, вы не любите меня так, как должны бы были, – вы разрываете и раните сердце, которому не знаете цены…» (XIII, 554).

«Я была бы довольна вашим письмом, если бы не помнила, что вы писали такие же, и даже еще более нежные, в моем присутствии к Анете Керн, а также к Нетти» [122](XIII, 554).

«Я очень боюсь, что у вас совсем нет любви ко мне; вы ощущаете только мимолетные желания… мне всегда страшно, что письмо мое покажется вам слишком нежным, а я еще не говорю всего, что чувствую…» (XIII, 555).

Анна так никогда и не вышла замуж и еще много лет оставалась, пожалуй, самой преданной Пушкину женщиной. Он знал это и приезжал к ней в трудную минуту залечивать свои душевные раны. Так было осенью 1828 г. после болезненного разрыва с Анной Олениной. Так было и осенью 1829 г., когда Пушкин был «в полном отчаянии», получив фактический отказ на его предложение Наталье Гончаровой (XIV, 404). Пушкин нагрянул тогда незваным гостем в Малинники, где застал Анну одну (Осипова была в Тригорском). Они провели вместе три недели, о которых позволяют судить написанные там два стихотворения («Зима. Что делать нам в деревне?» и «Зимнее утро»), проникнутые редким для Пушкина ощущением безмятежного покоя и счастья:

(III, 183)

Любовные истории Пушкина с Анной Керн и Анной Вульф проходили на фоне его достаточно непростых отношений с Прасковьей Александровной Осиповой. Здесь многое неясно. Почему Осипова столь решительно пресекла ухаживания Пушкина за Керн, поспешно отправив ее подальше от Тригорского? А вскоре поступила так же с собственной дочерью Анной, как только заметила, что Пушкин принялся за ней всерьез ухаживать. Что это, желание соблюсти нравственный порядок в своих владениях или просто женская ревность?

П. А. Осипова. Рис. Пушкина

Анна Николаевна считала, что ревность: «Вчера у меня была очень бурная сцена с маменькой… она заявила… что безусловно оставляет меня здесь <���в Малинниках>… и что она не может взять меня с собой <���в Тригорское>… – Я в самом деле думаю, как и Анета Керн [123], что она хочет одна завладеть вами, и оставляет меня здесь из ревности…» (XIII, 553).

Что же до «нравственного порядка», то заботу о нем Осипова проявляла избирательно – только в отношении Пушкина. Когда ее собственный сын Алексей соблазнил свою сводную сестру Алину, это, похоже, ее не очень взволновало – никого из них она из своих владений не вывезла. Алексея же, напротив, нравственная сторона отношений Пушкина с его матерью занимала. В его дневнике есть такая запись: «<���Пушкин> хочет ехать с матерью в Малинники, что мне весьма неприятно, ибо оттого пострадает доброе имя и сестры, и матери…» [124]. Иными словами, и дочь и сын склонны были считать, что их матушка неравнодушна к Пушкину. Так ли это?

Осипова была дважды замужем. Ее второй муж умер за несколько месяцев до появления в Михайловском Пушкина. Ей было всего сорок два года, причем здоровая деревенская жизнь сохранила ей бодрость и энергию. Так что допущение, что Пушкин мог интересовать Осипову не только как собеседник, не столь уж безосновательно.

Но это со стороны Осиповой. А со стороны Пушкина?

Еще во время первых приездов в Михайловское (1817–1819) тридцатишестилетняя Осипова произвела на Пушкина сильное впечатление своей доброжелательностью и образованностью, а уклад жизни ее семьи показался ему настолько характерным воплощением русской усадебной культуры, что именно его он положил в основу описания деревенского быта в «Евгении Онегине». Хозяйка усадьбы Ларина списана почти с натуры: поскольку принципиальной роли в романе ей не отводится, Пушкину не было необходимости существенно менять ее прототипические черты (как это было сделано для центральных образов: Онегина, Татьяны и др.).

Судя по тому, как Пушкин изобразил Ларину, ее прототип – Осипова представлялась взору его, девятнадцатилетнего юноши, весьма пожилой женщиной, пережившей и возраст любви, и романтические увлечения молодости:

(VI, 46)

При всём при том она была не лишена женского обаяния:

Но муж любил ее сердечно… (VI, 46)

Прошедшие пять лет, конечно, не прибавили ей женской привлекательности. Но и Пушкин был уже не тот, что в 1819 году.

И ссыльный Пушкин, и недавно овдовевшая Осипова были в равной степени одиноки, и каждый по-своему несчастен, что, собственно, и сделало их друзьями. Духовная близость углубила их дружбу, общение стало повседневным, они сделались буквально необходимы друг другу. Значит ли это, что их отношения захватили и сексуальную сферу? Утверждать это с уверенностью едва ли возможно: фактов для этого недостаточно. Но и исключить подобное развитие событий нельзя, поскольку целый ряд обстоятельств подводит именно к такому выводу.

Прежде всего это относится к характеру самой Осиповой: его отличительными чертами были властность, практичность, умение добиваться своего, что, между прочим, Пушкин отметил еще при первом с нею знакомстве:

(VI, 45) [125]

Если Осипова не только ценила и понимала Пушкина, но была, как полагали ее дочь и сын, неравнодушна к нему, она не могла не чувствовать, что всё дальнейшее зависит только от нее, что гонимый, неустроенный поэт с его неустойчивым импульсивным характером не будет противиться ее воле.

О его подавленности в первые месяцы Михайловской ссылки выше было сказано достаточно. Написанные позже строки: «…для бедной Тани / Все были жребии равны» (VI, 188) вполне применимы к его собственному состоянию в то время. У него не было ни любовницы, ни брачных планов, ни желания ухаживать. Собственно, единственным препятствием на пути сближения Пушкина с Осиповой была разница в возрасте. Но Пушкина, судя по его объяснению Карамзиной, ухаживанию за Голицыной, это мало смущало. С другой стороны, если б он оскорбил чувство Осиповой невниманием, он мог совсем ее потерять, а это в положении, в котором он находился, было бы для него невосполнимой потерей.

Пушкин определенно не стремился к тому, чтобы его дружеские отношения с Осиповой переросли в нечто большее. Она была для него не более чем «милая старушка». Так назвал он ее в письме к В. Ф. Вяземской в октябре 1824 г.: «В качестве единственного развлечения я часто вижусь с одной милой старушкой-соседкой» (XIII, 532). Такое же выражение употребил он и по отношению к Лариной в третьей главе «Онегина»: