Пантелеймон Кулиш - Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 1

Впервые опубликовано с продолжением, в трех номерах журнала "Современник" за 1854 год (№ 2-4), а затем вышел отдельным изданием: Николай М. (Кулиш П.А.) Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем. В двух томах. С портретом Гоголя. СПб.: Т. 1. В типографии Александра Якобсона. 1856

Старинный малороссийский чин, соответствовавший майору.

Все это в Полтавской губернии.

В метрическом свидетельстве Гоголя дед его уже назван майором.

"Старосветские помещики", в "Сочинениях Николая Гоголя", т. II, стр. 13, 15,29,30.

Он родился в 1809 году, 19 марта, в местечке Сорочинцах. Может быть, будущему биографу Гоголя полезно будет знать для каких-нибудь соображений, что мать Гоголя имела двоих детей до его рождения, но они являлись на свет мертвыми. Поэтому, в ожидании новых родов, она переехала в Сорочинцы, где жил знаменитый в то время малороссийский врач Трофимовский. Между прочим она дала обет, если родится у нее сын, наименовать его Николаем, в честь чудотворного образа, называвшегося Николаем Диканьским. Родители Гоголя просили священника села Диканьки молиться до тех пор, пока дадут ему знать о счастливом событии и попросят отслужить благодарственный молебен.

Миргородского уезда Полтавской губернии.

Кроме разве оригинальных украшений языка, с которыми он никогда не мог расстаться.

"Мертвые души", изд. 1846, стр. 207-9.

Когда М.А. Максимович говорил с ним о том, что хорошо было бы, если б он описал свое путешествие в Палестину, он отвечал: "Может быть, я описал бы все на четырех листах, но я желал бы написать это так, чтоб читающий слышал, что я был Палестине".

Недалеко от знаменитого местечка Сорочинцы, сцены первой повести Гоголя в "Вечерах на хуторе".

Во время пребывания Гоголя в Риме, один из русских художников, вследствие продолжительной болезни, впал в крайне затруднительные обстоятельства. Гоголь, чтоб сколько-нибудь помочь ему, пока подоспеет пособие из родины, читал за деньги, в пользу его, своего "Ревизора", для всех русских, находившихся тогда в Риме.

В "Тарасе Бульбе".

"Мертвые души", стр. 209.

"Мертвые души", стр. 360-361.

Аттестат, полученный Гоголем при выпуске из Гимназии, противоречит этому преданию его товарищей. В нем сказано, что Гоголь окончил курс учения с очень хорошими успехами во французском и с превосходными в немецком языке. Но надобно знать, каково было тогда состояние языкознания в Гимназии высших наук князя Безбородко. Этой части гимназического курса придавалось так мало важности, что решительное незнание иностранных языков не мешало воспитанникам переходить в высшие классы. По свидетельству знакомых со мной лично соучеников Гоголя, он, находясь в одном с ними классе по наукам, отставал от них постоянно двумя классами по языкам, и превосходил разве только тех, которые знали еще меньше его, то есть почти не умели читать немецкой печати, при окончании курса, как это можно было встретить в малороссийских гимназиях и гораздо позже Гоголева времени. - Я видел книги Гоголя, по которым он обрабатывал свои лекции, будучи адъюнктом в С.-Петербургском университете. Все они на русском и на французском языках; на немецком - ни одной. Гоголь любил читать Шекспира, но, не зная английского языка (которому начал учиться под конец жизни), не мог пользоваться превосходным переводом Шлегеля и читал обыкновенно по-французски. Не мое дело догадываться, почему профессор немецкой словесности аттестовал так высоко успехи Гоголя в немецком языке. Я только укажу на его же отметку, сделанную в общем выводе за 1828-й год. (См. в приложениях.) Не говоря уже о том, что Гоголь в этом году пребывания своего в Гимназии высших наук находился по языкам не в шестом, высшем отделении, а в четвертом отделении, он не мог получить отметки полных балов 4, а получил только 2. Где же тут превосходные успехи? - Гоголь принялся за основательное изучение языков только в последнее десятилетие своей жизни и прибавил к французскому знание языков итальянского, польского, немецкого, английского, латинского и греческого. В его бумагах сохранились следы занятий этими языками и кажется, что он читал книги на каждом из них.

Впоследствии, во время неоднократного и продолжительного пребывания своего в Риме, он выучился итальянскому языку, так что мог довольно свободно объясняться, даже писал иногда из Рима в Петербург по-итальянски. Раз даже в остерии, в обществе художников, он произнес речь на итальянском языке без приготовления. Под конец жизни он учился и, может быть, знал по-английски; а в его бумагах найдено много тетрадей, исписанных упражнениями в греческом языке.

"Мертвые души", стр. 313.

Это был К.С. Павлов, от которого я многое узнал о Гоголе.

"Я всегда чувствовал маленькую страсть к живописи", говорит Гоголь в статье о Пушкине (Арабески, часть I, стр. 221). И как рано пробудилась в нем эта страсть, видно из следующего за тем недосказанного объяснения: "Меня много занимал писанный мною пейзаж, на первом плане которого раскидывалось сухое дерево; знатоки и судьи мои были окружные соседи". Эту картину показывали мне в Васильевке. Она писана клеевыми красками на загрунтованном красным грунтом холсте, длиною в 1 1/2, а шириною в 1 арш. Представляет она беседку над прудом посреди высоких дерев, между которыми одно - с засохшими ветвями. Деревья, как видно, скопированы с чего-нибудь, а беседка сочинена вся или отчасти самим художником. Замечательны в ней решетчатые остроконечные окна, подобные тем, какие были в старом домике, нарисованном Гоголем. (О нем будет сказано ниже.) Подобные окна есть и теперь в Васильевке в небольшом флигельке, в саду.

Впоследствии он решительно отрекся от второй половины своей двойной фамилии и не позволял называть себя Яновским. "Зачем называете вы меня Яновским? (говорил он). Моя фамилия Гоголь, а Яновский - только так, прибавка; ее Поляки выдумали. (Мих. Лонгинов: "Воспоминание о Гоголе, в 3-й кн. "Современника" 1854).

Я думаю, что еще в ту свежую пору жизни Гоголь так пристально вгляделся в неосязаемую механику слова, как это после выражено им в статье о Пушкине (Арабески, часть I, стр. 224). "В каждом слове, - говорит он, - бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт".