Нелли Гореславская - Иосиф Сталин. Отец народов и его дети

Что ж, никто не спорит – руководители государства при любой власти имеют право на жизнь и отдых в условиях повышенной комфортности по сравнению с обычными людьми, особенно, если они это заслуживают своей деятельностью на высших государственных должностях, как, безусловно, заслуживало в большинстве своем сталинское руководство, поднявшее страну из разрухи. И семьи тут от них не отделишь, и в обычный пионерский лагерь детей не пошлешь в условиях ожесточенной борьбы за власть с несогласными, которая в тридцатые годы постоянно выливалась в террористическую деятельность. Но как при этом уберечь их от трансформации из идейных борцов за светлое будущее страны в замкнутую «проклятую касту»? Этого, как мы увидели, даже у Сталина не получилось.

Что касается детей, то из них вырастали наследники идей и дела отцов только тогда, когда они достаточно быстро из этих привилегированных условий вырывались и помещались в обычные – рядом с их непривилегированными сверстниками, как это произошло с Василием, в семнадцатилетнем возрасте поступившем в Качинскую авиашколу, и с его товарищами – Тимуром Фрунзе, теми же Микоянами, Артемом Сергеевым, учившимся в артиллерийской академии. Когда они так же, как все другие юноши их возраста, шли на фронт, где пули и снаряды были одинаковы для всех.

Но у Светланы жизнь была совсем другой. Как росла она в особых условиях, так в них и оставалась всю жизнь. И сколько бы она ни писала о том, как это ее угнетало, ни к станку, ни на стройки пятилетки, ни хотя бы в аэроклуб или в научную экспедицию она никогда не рвалась. Героическая сторона эпохи прошла мимо нее, не задев, не оставив и следа в душе. В этой эпохе она, когда выросла, увидела лишь темные пятна и душившую ее «систему».

А самой светлой личностью для нее, оставившей о себе самые теплые воспоминания, была ее няня, которая ей заменила и мать, и бабушку, и прислугу. Поэтому «и смерть няни, или «бабуси», как мои дети и я звали ее, была для меня первой утратой действительно близкого, в самом деле глубоко родного, любимого, и любившего меня, человека». Хотя умерла «бабуся» уже после смерти Сталина, в 1956 году. То есть смерть отца утратой близкого человека для дочери не стала.

Александра Андреевна Бычкова, которую в свое время, еще при жизни, нашла для маленькой дочки Надежда, служила раньше в семьях богатых, образованных людей. Была среди них и семья известного театроведа Николая Евреинова. Прежние хозяева научили ее читать, хорошо одеваться и причесываться, но, главное, – правильно служить господам.

«У бабуси (так звала ее Светлана, а потом и ее дети, – прим. авт. ) была великолепная петербургская школа и выучка, – она была предельно деликатна со всеми в доме, гостеприимна, радушна, быстро и толково делала свое дело, не лезла в дела хозяев, уважала их всех равно и никогда не позволяла себе судачить или критиковать вслух дела и жизнь «господского дома». Она никогда не ссорилась ни с кем, поразительно умея всем сделать какое-нибудь добро… Бабусю даже отец уважал и ценил».

Судя по воспоминаниям Светланы, революции для «бабуси» словно и не было – она, как служила «господам», так и продолжала служить, как растила и воспитывала «господских» детей, так и продолжала это делать, не заморачиваясь, что «господа» уже не те, и обращаться с ними надо, наверно, по-другому. По-другому она просто не умела.

«Она собирала меня утром в школу, кормила завтраком, кормила обедом, когда я возвращалась, сидела в соседней своей комнате и занималась своими делами, пока я готовлю уроки; потом укладывала меня спать. С ее поцелуем я засыпала – «ягодка, золотко, птичка», – это были ее ласковые слова ко мне; с ее поцелуями я просыпалась утром – «вставай, ягодка, вставай птичка», – и день начинался в ее веселых, ловких руках».

Надо думать, Светлану, выросшую у нее на руках, так рано оставшуюся без матери, она искренне любила. И создавала для нее атмосферу любви и комфорта, которая, как она полагала, должна окружать «господскую» дочку.

«В эти годы – с 1933-го вплоть до самой войны, я жила школой. Это был мой маленький мир – школа, уроки, пионерские обязанности, книги и моя комната – крошечный мирок, где обогревала меня, как уютная русская печь, моя няня. Школа моя была прекрасной – она на всю жизнь дала знания, навыки, друзей; многих учителей невозможно забыть: Гурвица, Яснопольскую, Зворыкина, Новикова… Книг я читала много, – в комнатах отца находилась огромная библиотека, которую начала собирать мама; никто ею не пользовался, кроме меня. А няня моя, с ее веселым нравом, с ее добротой, мягкостью, юмором, создала вокруг меня нечто вроде «воздушной подушки» из своей неподдельной любви, и это защищало меня от внешнего мира и от понимания того, что происходило вокруг. Я жила вплоть до университета под колпаком, как бы за крепостной стеной, и в особой атмосфере, созданной няней в наших с ней двух комнатах, где я занималась за своим столом, а она шила или читала за своим. У нас было тихо, и обе мы не знали, как вокруг все разламывалось на куски. Няня сохранила, как могла, вокруг меня то, что заведено было мамой – обстановку учебы, занятий, здорового отдыха на природе. Она сохранила мне детство – я так ей благодарна теперь, я так ее вспоминаю!

Няня моя воспитывала во мне беспрекословное послушание и любовь к отцу, – это было для нее незыблемой христианской заповедью, что бы там ни происходило вокруг…»

Светлана вспоминает, что няня, родившаяся в деревне, говорила прекрасным, образным и ярким языком, чисто и правильно, в то же время пересыпая речь прибаутками и поговорками. Но деревню она, ставшая горожанкой, не любила и даже презирала. «Для нее это была «грязь, грязь и грязь», ее теперь ужасали суеверия, некультурность, невежество, дикость и, хотя она великолепно знала все виды деревенской работы, ей это все стало неинтересно. Земля ее не тянула, и потом ей хотелось «выучить сына», а для этого надо было зарабатывать в городе…»

Вот с такой же нелюбовью и презрением и Светлана говорила о своей бывшей Родине, очутившись на «цивилизованном Западе». Нельзя, конечно, проводить параллели между крестьянкой, ушедшей в город на заработки и успешно там прижившейся, и дочерью вождя, любимой им, имевшей и на Родине все, но устремившейся за «свободой» на Запад и оттуда полившей грязью и свою страну, и отца, и то дело, которому он отдал свою жизнь, но все же, все же…

Что касается деревни, в которой «грязь, грязь и грязь», то да – в деревне, тем более в деревне первых десятилетий прошлого века, откуда пришла в город няня Светланы, действительно, не было ни асфальта на улицах, ни теплых комфортабельных туалетов. Только вот кормила город именно деревня, а не город деревню. Именно в деревне научилась няня этому прекрасному, богатому и образному русскому языку, которым восхищалась ее воспитанница, которому учился у своей няни Пушкин, о котором Тургенев говорил, что только он, великий и могучий, наша поддержка и опора «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий» о судьбах Родины…