Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

Кого, даже крепко державшегося за власть, могли не смутить эти заманчивые слова. Они все же не смутили, вплоть до собственного отречения, «слабого», «вечно колеблющегося», «действующего лишь по чужой указке» императора Николая II. Все это доказывает как непоколебимую его преданность им осознанного долга, так и глубокую продуманность и верность его политических убеждений. Всякий знает, в какие страдания и в какой позор превратилось управление тех «ответственных» людей, передать власть которым даже с угрозами требовали все.

Да, государь не был действительно сыном своего века и не подпал под его жалкое влияние, что больше всего ставилось ему в упрек, да ставится и посейчас, но он и не был позади него, как это тогда подразумевалось.

Он только лучше тогдашних политический деятелей знал особенности своей Родины, столь мудро приверженной к своей старине, и был намного их дальновиднее. Никто сильнее его, что показала вся его жизнь, не сознавал всю призрачность и негодность парламентской системы управления с ее вечными раздорами, случайными голосованиями, скандалами, исканиями какого-то численного, а не качественного большинства, и с ответственными не перед Богом и народною совестью, а лишь перед своими партиями министерствами. Все то, что стало ясным большинству лишь теперь, после такого наглядного парламентарного опыта, почти во всех странах, было им предвидено задолго заранее и заранее им осуждено как уже отживающее, негодное и несправедливое. Любя безраздельно все русское, он, правда, был также очень привязан к нашему хорошему старинному прошлому, тому прошлому, что не для него одного всегда остается красивым и вечным. Но эта привязанность к старине отнюдь не мешала ему принадлежать к числу просвещенных людей и почти постоянно задумываться о новом, действительно необходимом для хорошего будущего. Его особенная любовь к историческому чтению ему в этом много помогала. Короче сказать, его мысли, привязанные к величавому народному прошлому и, одновременно, соединенные с горячей надеждой к такому же будущему. Его ли вина, что настоящее последних годов его только раздражало! Оно было не только по отношению к нему действительно ужасно и отвратительно, оно было еще более преступным по отношению к Родине, хотя и называлось тогдашними политиками «пробуждением народного самосознания» и «прекрасной зарей светлого будущего»…

Большинство более подробных суждений о личности ушедших от нас по нашей вине как государя, так и императрицы попало в печать именно из этих зараженных всеобщим болезненным гипнозом годов и высказывалось лицами, лишь поверхностно соприкасавшимися с царской семьей или ей враждебными. Стоит ли говорить, что они могли быть только предвзятыми или старающимися оправдать собственное преступление. Но и впечатления других лиц, из более благоразумного времени, на которых с большим вероятием остановится историк, вряд ли будут совершенно полны и единодушны: сколько людей – столько мнений, да и разобраться в ком-либо с исчерпывающей полнотой вещь не только трудная, но и почти невозможная, в особенности когда речь идет о государях или о лицах, вынужденных жить обособленной жизнью. Правда, можно судить с известной определенностью об их личности по их поступкам, по отзывам близких лиц или прислушиваясь к впечатлениям, вынесенным о них не обыкновенными людьми, а вдумчивыми, чуткими к движениям души писателями или историками, привыкшими более пытливо разбираться не только в человеческих возможностях, но и в значении монархов для жизни народов. Но и тут мнения порою расходятся до полной противоположности.

Когда я думаю о государе Николае Александровиче, мне невольно вспоминаются суждения о его отце императоре Александре III именно одного известного писателя и одного не менее выдающегося историка.

Писатель И. С. Тургенев при личном, правда, очень коротком знакомстве с этим императором в Париже успел вынести впечатление, что государь Александр III «был человеком весьма посредственным»…

Историк Ключевский, кажется, никогда лично не соприкасавшийся с этим императором, судит о нем уже иначе. В его глазах это была личность замечательная и выдающаяся. «Александр III, – говорит он, – способствовал сильнее других накоплению добра в нравственном обороте человечества, и только когда его не стало, Европа поняла, чем он был для нее…»

В искренности суждений обоих, ничего для себя не искавших, трудно сомневаться.

Итак, можно казаться, быть может, и не без оснований, весьма посредственным человеком в своей частной жизни и быть в то же время великим и необходимым даже для жизни всего человечества. Правда, такая возможность по плечу только одним монархам – вернее, лишь самодержцам, но именно в ней и кроется их значение. Император Николай Александрович благодаря своей мягкой натуре обладал, как и все подобные люди, человеческими качествами, притягательными в частной жизни, но, быть может, и ненужными для выдающегося русского самодержца, и все же его благодетельное значение не только для России, но и для всех стран было громадно и незаменимо. Этого значения упорно не понимали все те, кто его устранил. Лишь став на его место, они сейчас же почувствовали свое ничтожество. «Жалкий, маленький, армейский полковник» оказался недосягаемо великим по сравнению не только с ними, но с выдающимися деятелями других стран. Все их усилия достичь общего благополучия без русского царя ни к чему не привели и не приведут.

В этом отношении особенно показательно мнение современного выдающегося политического мыслителя Ферреро Гульемо, которого трудно заподозрить в «самодержавных» убеждениях. «В течение целого века, – пишет он в своей длинной статье, – на праздник всеобщего процветания, Европа и Америка были только приглашенными и почти что паразитами у русских царей. Эта огромная империя была охранителем порядка и мира также и в Азии. Но теперь никто больше не думает о царской России, как будто бы по примеру Римской или Византийской империй она окончательно исчезла. И все же последствия ее крушения начинают себя давать чувствовать. Что особенно ужасно для всего мира, это не то, что Советы поселились в Кремле, а то, что там нет больше царей. Советы, вероятно, окажутся только метеором, но с тех пор, как в течение 15 лет русские цари не дают Европе и Азии подарков мира и порядка, опасения войны и беспорядков только увеличиваются, а прежние, вечно приглашенные ими на празднество процветания гости рискуют умереть с голоду, и, когда их могущественный хозяин разорился…» (Illustration, 21 Janv., 1933.)

Я лично постоянно чувствовал значение государя для моей Родины и потому, общаясь с ним, даже в самой нейтральной обстановке, всегда испытывал не только некоторую застенчивость, но и порядочное смущение.