Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

Я старался как мог рассеять их тяжелое настроение, но почти безуспешно. Мне самому, глядя на них, в те часы было не по себе: невольно вспоминалось все то, что я в последние дни слышал, видел, догадывался или воображал.

Взбаламученное море всяких политических страстей, наговоров, похвальбы и самых решительных угроз действительно слишком близко уже подступило к этому цветущему, монастырскому островку.

«Отхлынет!.. Не посмеет!» – успокаивал я и самого себя. Как всегда, я верил в человеческое сердце и, как всегда, забывал, что у людской толпы этого сердца нет…

Вероятно, и на этот раз мое постоянное убеждение в ничтожном политическом влиянии Распутина на государя может показаться слишком субъективным – сколько уж раз мне приходилось выслушивать подобные возражения. Но, пожалуй, убедительнее меня говорит сам государь в своем письме (от 9 сентября 1916 г.) к императрице: «Сердечно благодарю за твое дорогое длинное письмо, в котором ты мне сообщаешь об указаниях нашего друга. Мне представляется этот Протопопов хорошим человеком, но он имеет много дела с фабриками и т. п. Родзянко мне его уже давно предлагал как министра торговли на место Шаховского. Я должен об этом вопросе еще обдумать, ибо он для меня совершенно неожидан. Мнения нашего друга о людях, как ты сама знаешь, порою бывают очень странны. Поэтому надо быть осторожным, в особенности при назначениях на высокие посты. По моему мнению, все эти перемены происходят слишком часто – они вредны для внутреннего положения страны…» 8

Распутин все же, хотя и чрезвычайно редко, но бывал принят до дворце. По словам наставника малолетнего наследника Жильяра, жившего постоянно во дворце, и лейб-медика Боткина, бывавшего там ежедневно, они в течение нескольких лет встречали его по одному разу. На обоих эти случайные встречи произвели самое неприятное впечатление, но оба связывали его посещение дворца лишь с состоянием здоровья маленького Алексея Николаевича. Сравнительно чаще, да и то весьма редко, Распутин появлялся в «маленьком домике» на частной квартире А. А. Вырубовой, где иногда встречалась с ним государыня, а порою, не более двух раз, и государь.

Главным образом лишь тяжелая, не поддающаяся стараниям врачей болезнь цесаревича и случаи, когда Распутин действительно, по словам врачей, оказывал ему помощь, останавливая кровотечения, заставляли императрицу с таким упрямством верить как в силу молитв этого человека, так и в силу его знаний.

Многие до сих пор настаивают на могуществе Распутина, любят ссылаться на опалу, постигавшую министров, старавшихся раскрыть государю глаза на тлетворное влияние «старца» или «осмелившихся» не исполнить какой-либо просьбы людей, находившихся под его покровительством. Последнее обстоятельство ни разу не подтвердилось действительностью.

Я вспоминаю, наоборот, два случая из служебной жизни гр[афа] Игнатьева (министра народного просвещения), рассказанные мне однажды им самим, о том, как он в резких выражениях отклонил просьбу одного просителя, явившегося к нему с запиской от Распутина, а в другой раз уволил одного чиновника, принадлежавшего к окружению этого человека.

Оба случая отнюдь не отразились на служебной карьере гр. Игнатьева, а наоборот, насколько я знаю, государь непосредственно вслед за этим настойчиво просил его оставаться на службе, когда граф обращался к Его Величеству с просьбой об увольнении.

Известные лично мне случаи: один с лейб-медиком Боткиным, отказавшимся, несмотря на желание императрицы, принять больного Распутина у себя на дому и продолжавшим сохранять неизменное расположение Их Величеств, и другой: с врачом Царскосельского лазарета княжной Гедройц, удалившей Распутина из ее госпиталя и тем не менее сохранившей не только свою должность, но и внимание государыни, – подтверждают еще более всю вздорность слухов, ходивших на этот счет.

К Анне Александровне Вырубовой, как говорили, большой почитательнице Распутина, очень близкой к императрице и с которой благодаря моему нахождению в свите мне постоянно приходилось встречаться, я не был близок. По свойствам моего характера многое не одобряя в ней, я все время держался в отдалении от нее и по своей действительно непростительной безалаберности ни разу не был у нее даже с полагавшимся визитом. Уже одно это невнимание могло, казалось бы, навести на мысль и ее, а с ней и государыню, что я принадлежу к враждебной им обеим и «старцу» партии, и заставить относиться ко мне недоброжелательно. Но ничего подобного, «мелкого» не было. Распутин и тут оставался ничтожной величиной и не являлся тем пробным камнем, которым мерили отношения Их Величеств к окружающим людям. Вся царская семья не переставала относиться ко мне с тем сердечным вниманием, одно воспоминание о котором наполняет меня чувством самой взволнованной благодарности…

Неудовольствие государя на некоторых государственных деятелей, по моему искреннему мнению, возбуждалось не за их старания добиться удаления Распутина или за опорочение «старца» указанием на его беспутную жизнь, а за их, в глазах государя, ни на чем не основанную, слишком сильную веру в могущественное влияние «старца» на императрицу, а через нее на самого государя и якобы и на государственные дела. Уже одна возможность такого предположения являлась для него оскорбительной, унижавшей его достоинство, и то, что государь легко понимал у невдумчивого обывателя, он не мог извинить (не за себя, конечно, – как человек он был изумительно незлобив, а за свой императорский сан) своим, более близко его обязанным знать сотрудникам.

В данном случае эти лица, в глазах государя, слишком опускались на уровень сплетничавшей толпы, в своих настояниях опирались на мнение «всех» и этим своим авторитетным присоединением «ко всем» только лишь укрепляли в общественном мнении ходившие насчет силы Распутина басни. Что этот человек не должен был играть никакой политической роли и не мог иметь никакого влияния на государственные дела, государь неоднократно давал понять разным, преданным династии лицам, обращавшимся к нему с искренними и бескорыстными предупреждениями. Весь вопрос этот он настойчиво относил лишь к вопросам его частной интимной семейной жизни, никакого касательства к делам, связанным с общественным благополучием или достоинством, не имеющим.

Граф Фредерикс однажды в интимной беседе с нами, когда разговор опять коснулся тогдашней злобы дня, нам поведал: «Вы знаете, что я люблю государя, как сына, и потому не удержался, чтобы не спросить Его Величество, что же, наконец, такое представляет собой этот Распутин, о котором все так много говорят? Государь мне ответил совершенно спокойно и просто: «Действительно, слишком уж много, и по обыкновению много лишнего говорят; как и о всяком, кто не из обычной среды изредка принимается нами. Это только простой русский человек, очень религиозный и верующий. Императрице он нравится своею народною искренностью… она верит в его преданность и в силу его молитв за нашу семью и Алексея… Но ведь это наше совершенно частное дело… удивительно, как люди любят вмешиваться во все то, что их совсем не касается… Кому он может мешать…»