Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

Маяковский тут же написал ответ. И отправил его с «товарищеским приветом». Он тогда знать, конечно же, не мог, какие огромные неприятности всего через несколько лет ожидают всех «товарищей» Льва Давидовича Троцкого.

Сам же Владимир Владимирович в это время сочинял автобиографию «Я сам». Ему, видимо, подсказали (Брик, Агранов, Третьяков или же сам Трилиссер), что для успешной карьеры в ГПУ неплохо иметь революционное прошлое. Поэт дал свободу фантазии и принялся искать в своей биографии факты, которые представили бы его революционером-подполыциком.

Прежде всего, Маяковский вспомнил о трёх своих «сидках» в царских тюрьмах. Они были, и их всегда можно было подтвердить документами. Вот только ничего подпольно-революционного в этих «сидках» не было. Практически все «дела», по которым гимназист Маяковский оказывался в тюрьмах, были сфабрикованы царской охранкой. К тому же юный Володя был в приятельских отношениях со студентами, снимавшими койки в семье Маяковских. Многие из них были революционно настроены, а кого-то уже завербовала охранка (включая и главного друга-приятеля гимназиста Маяковского – Исидора Морчадзе, который, однако, большевиком не был, а состоял в партии социалистов-революционеров). Когда арестовывались эти нелегалы, под стражей оказывался и их дружок-приятель.

Как бы там ни было, но эти три «сидки» в тюрьмах дали основание написать в «Я сам»:

«1908 год. Вступил в партию РСДРП (большевиков). Держал экзамен в торгово-промышленном подрайоне. Выдержал. Пропагандист».

Чем в 1908 году отличались большевики от меньшевиков, могли разобраться только вожди эсдеков. Такой партии (большевиков) тогда ещё просто не существовало. В каком именно «торгово-промышленном подрайоне» держал Маяковский свой большевистский «экзамен», он не указал.

Найти подтверждения следующему этапу большевистской работы Маяковского тоже весьма затруднительно:

«На общегородской конференции выбрали в МК. Были Ломов, Поволжец, Смидович и другие. Звался „товарищем Константином“. Здесь работать не пришлось – взяли».

Проверить всё это невозможно. Ни Ломов, ни Смидович воспоминаний о юном большевике Маяковском не оставили. Ветер– Поволжец что-то вспоминал, но его воспоминания так и не были опубликованы.

Самое громкое «дело», которое привело Маяковского в Бутырскую тюрьму, было организовано подполковником фон Коттеном, возглавлявшим Московское охранное отделение. Об этом написал в воспоминаниях Владимир Фёдорович Джунковский, бывший глава корпуса жандармов, ставший в советское время советником Феликса Дзержинского.

О том, что Владимир Джунковский не только жив и здоров, но и даёт советы главе ГПУ, Маяковский, конечно же, не знал. Поэтому дело, сфабрикованное царской охранкой, стало главным козырем поэта, пришедшего работать на Лубянку.

На составление автобиографических заметок «Я сам» много времени не потребовалось. Вскоре они были написаны, и их можно было опубликовывать.

Покинувший Дальний Восток поэт-футурист Пётр Незнамов ту пору описал так:

«В середине сентября 1922 года я приехал в Москву и поселился в помещении Вхутемаса на улице Кирова, тогда ещё Мясницкой.

День был не по-осеннему жаркий. По улицам несло мелкий пёстрый сор. Здания ещё ждали ремонта, краска на них облупилась. На углах торговали с лотков оборотистые приобретатели, так и не ставшие Морозовыми и Прохоровыми. Звонкое имя "Моссельпром "звенело в ушах.

В Сокольниках играли в футбол. На Сухаревке стояла протолчённая толпа народа: здесь на ходу срезали подмётки. Длинный книжный развал около МГУ привлекал молодёжь; студенты поражали худобой и неистребимой весёлостью. За заставами дымила индустриальная Москва.

Вскоре я вместе с Родченко, Асеевым, художником Пальмовым и другими товарищами уже был в Водопьяном переулке, узеньком и коротком, в двух минутах ходьбы от Вхутемаса.

Передняя-коридор была длинна, узка и тесна от заставленных вещей: в квартире жило несколько семей…

Тут я познакомился с Владимиром Владимировичем. С О.М.Бриком я познакомился ещё на вокзале».

Приехавшего в Москву Петра Незнамова Николай Асеев охарактеризовал так:

«Он был даровитый поэт, принципиально преданный существовавшей тогда среди нас „фактографии“, то есть обязанности отражения действительности, в противоположность работе фантазии, выдумки, воображения. <���…> Маяковский, а вслед за ним и я не очень усваивали эту теорию, главным пропагандистом которой являлся Сергей Михайлович Третьяков…»

Поэт-фактограф Незнамов оставил нам портрет лидера комфутов:

«Маяковский тогда ходил остриженный под машинку – высокий, складный человек, хорошо оборудованный для ходьбы, красивый и прочный, выносливый, как думалось мне, на много десятилетий вперёд. В каком он был костюме – не помню, но казался вросшим в него, и костюм был рад служить этому органически опрятному человеку…

Ничего от «тигра», на чём настаивал Бурлюк, в нём не было, скорей что-то «медвежатное», если принять в расчёт всем известную элегантную "неуклюжесть " его».

Пётр Незнамов обратил внимание и на распределение «ролей» в футуристском тандеме Маяковский– Брик: принимая гостей в Водопьяном переулке, Владимир Владимирович, как правило, говорил мало:

«… он как бы отдыхал от дневного перерасхода энергии по издательствам, редакциям, дискуссиям, давая передышку своей неуёмности, своей нетерпеливой силе.

Душой разговора был Осип Максимович Брик, человек общительный и живой. Он удивительно цепко схватывал все особенности текущего литературного момента и умел быстро сформулировать явление, не переставая при этом быть весёлым, ровным и уравновешенным. Он так много читал, что казалось, будто он всё читал».

И ещё о квартире в Водопьяном переулке (по словам всё того же Петра Незнамова):

«Ходили мы туда ежевечернее. Там в то время бывали Асеевы, Штеренберги, Родченко, Варвара Степнова, Лавинские, Арватов, Каменский, Гринкруг, мы с Пальмовым, художник А.Левин, Рита Райт, Пастернак, Левидов, одно время приходили Рина Зелёная и композитор М.Блантер. Сёстры Владимира Владимировича бывали редко и больше днём, чем вечером.

Рину Зелёную заставляли петь, и она исполняла эстрадные песенки.

Слева от двери, как войти в комнату, стоял рояль, и, кроме Блантера на нём часто музицировал Осип Максимович.

Маяковский вёл разговоры, играл в карты, шутил, подавал необыкновенного своеобразия реплики.

За картами своему партнёру он заметил:

– Вот случай, когда два враждебных лагеря не противостоят, а противосидят друг другу.