Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

Другой плакат:

Но поэма «Пятый Интернационал» написана так, словно её автор слыхом не слыхивал об этих всероссийских трагедиях. Жизнь поэта, ставшего гепеушником ( «людогусем» ), казалось ему весёлым и увлекательным приключением, а будущее представлялось ещё более занимательным. Поэтому вторая глава поэмы завершена прозаическим обещанием:

«Самое интересное, конечно, начинается отсюда. Едва ли кто-нибудь из вас точно знает события конца XXI века. А я знаю. Именно это и описывается в моей третьей части».

Но третьей части «Пятого Интернационала» пока ещё не существовало. И на своём «прощальном» вечере уезжавший за рубеж Маяковский прочёл лишь две части поэмы. Московская газета «Вечерние новости» в номере от 9 октября написала:

«Слякоть и осенняя унылость не помешали публике собраться в Большом зале консерватории на вечер Маяковского.

– Я уезжаю в Европу как хозяин, – заявил поэт, – посмотреть и проверить западное искусство».

В блокноте Владимира Владимировича сохранилась запись, сделанная перед этой встречей:

«Зачем обычно ездят

или бегут

или удивляться

я будуудивлять»

Надо полагать, Маяковский собирался «удивлять» Европу и своей новой поэмой. Хотя ничего «удивляющего » в ней не было – ведь ещё в августе 1922 года на XII Всероссийской конференции РКП(б) Григорий Зиновьев сделал доклад, который назывался «О близости мировой социалистической революции». Программное выступление главы Коминтерна недвусмысленно предупреждало всех о том, что «призрак коммунизма» вот-вот взбудоражит всю Европу.

Доклад Зиновьева, собственно, и был переложен в поэму «Пятый Интернационал». И Маяковский предупреждал собравшуюся на его выступление публику, что едет проинспектировать западное искусство, которое в скором будущем предстоит переделывать на новый (футуристический?) лад.

Впрочем, только ли на московскую публику было рассчитано это заявление? Не зарубежным ли спецслужбам слал Маяковский информацию о том, что является не сотрудником ГПУ, а всего лишь стихотворцем, фантазирующим о грядущих событиях?

Прежде чем согласиться с этим предположением или решительно его отвергнуть, вспомним кое-какие подробности того заграничного вояжа.

Но сначала – о Есенине и Дункан.

1 октября 1922 года Айседора Дункан и Сергей Есенин прибыли в Нью-Йорк.

Илья Шнейдер:

«… но сразу сойти на берег им не удалось. Иммиграционный инспектор заявил, что ночь они должны провести в своей каюте, а утром проследовать на Эйлис-Айленд (« Остров слёз») для проверки…

«Таймс» писала:

«Айседора Дункан задержана на Эйлис-Айленде! Боги могут смеяться! Айседора Дункан, которой мир обязан созданием нового искусства танца, – зачислена в опаснейшие иммигранты!»

Дункан и Есенину заявили, что приказ был дан министерством юстиции – «в виду долгого пребывания Айседоры Дункан в Советской России». Подозревали, что она, «оказывая дружескую услугу Советскому правительству, привезла в Америку какие-то документы»…

После двухчасового допроса Дункан и Есенин были освобождены. Айседора заявила ожидавшим её репортёрам:

– Мне никогда не приходило в голову, что люди могут задавать такие невероятные вопросы!»

Через год, вернувшись в Москву, Есенин напишет:

«Взяли с меня расписку не петь „Интернационал“, как это я сделал в Берлине».

Но когда освобождённые Есенин и Дункан прибыли в гостиницу, поэту неожиданно стало очень смешно. Он об этом вспоминал (уже потом, в России):

«Я осмотрел коридор, где разложили наш большой багаж, приблизительно в 20 чемоданов, осмотрел столовую, свою комнату, 2 ванные комнаты и, сев на софу, громко расхохотался. Мне страшно показался смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше. Вспомнил про Дым отечества", про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за „Русь“ как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию. Народ наш мне показался именно тем 150 000 000-м рогатым скотом, о котором писал когда-то в эпоху буржуазной войны в "Летописи " Горького некий Тальников…

Милостивые государи! лучше фокстрот с здоровым и чистым телом, чем вечная, раздирающая душу на российских полях, песня грязных, больных и искалеченных людей про «Лазаря». Убирайтесь к чёртовой матери с Вашим Богом и с Вашими церквями. Постройте лучше из них сортиры, чтоб мужик не ходил "до ветру " в чужой огород. С того дня я ещё больше влюбился в коммунистическое строительство ».

«Дым отечества», который вспомнился Есенину, это стихотворение Фёдора Ивановича Тютчева, написанное в конце апреля 1867 года:

А упомянутый Есениным «некий Тальников» – это литератор Давид Лазаревич Шпитальников, писавший под псевдонимом Тальников. Он ещё встретится на пути Маяковского, так что запомним его.

9 октября 1922 года Осип Брик и Владимир Маяковский наконец-то покинули Москву и направились (через Петроград и Нарву) в эстонский Ревель. Там сделали остановку.

10 октября Маяковский выступил в советском полпредстве в Эстонии с докладом «О пролетарской литературе». Местная газета «Эсмаспаев» с иронией написала:

«Недавно проездом в Европу прибыл русский "гений " футурист Маяковский. В его честь местное русское посольство орагнизовало вечер, на котором присутствовали и приглашённые гости».

11 октября на пароходе «Рюген» Брик и Маяковский поплыли в Штеттин, а оттуда поездом добрались до Берлина, где их встретили Лили и Эльза. В очерке «Сегодняшний Берлин» Владимир Владимирович потом напишет:

«Я человек по существу весёлый. Благодаря таковому характеру я однажды побывал в Латвии и, описав её, должен был второй уже раз объезжать её морем.

С таким же чувством я ехал и в Берлин».

Поселились Брики, Эльза и Маяковский в центре города – в «Кюрфюрстенотеле».

Аркадий Ваксберг:

«Все дни проводили в гостинице и в одном из любимых тогда русской эмиграцией „Романтишес кафе“. Обедали и ужинали в самом дорогом ресторане "Хорхер " – в деньгах, стало быть, они не нуждались и жили на широкую ногу».