Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

Лили Юрьевна писала:

«… обедать и ужинать ходили в самый дорогой ресторан «Хорхер», изысканно поесть и угостить товарищей, которые случайно оказались в Берлине. Маяковский платил за всех, я стеснялась этого, мне казалось, что он похож на купца или мецената. Герр Хорхер и кельнер называли его «герр Маяковски», стараясь всячески угодить богатому клиенту».

Бенгт Янгфельдт:

«Маяковский всегда заказывал огромные порции. „"Ich funf Portion Melone undfunf Portion Kompott", – произносил он на немецком, которому Рита пыталась обучить его летом. – „Ich bin ein russischer Dichter, bekannt im russischen Land, мне меньше нельзя“. Он также часто брал сразу два пива, „Geben Sie ein Mittagessen mir und mainem Genie“…“

В переводе с немного исковерканного немецкого эти фразы означают: «Мне пять порций дыни и пять порций компота», «Я русский поэт, известный в русской стране», «Принесите обед для меня и моего гения».

Разве подобный чудак со странностями мог быть агентом ГПУ?

Для усиления производимого эффекта со своей особой ролью выступал и Осип Брик. Янгфельдт пишет:

«… о том, что Брик служит в ГПУ, знали и в России, и среди эмигрантов».

Ваксбергдобавляет:

«Осип тешил друзей кровавыми байками из жизни Чека, утверждая, что был лично свидетелем тому, о чём рассказывал. А рассказывал он о пытках, об иезуитстве мастеров сыска и следствия, о нечеловеческих муках бесчисленных жертв. „В этом учреждении, – говорил Осип, – человек теряет всякую сентиментальность“; признавался, что сам её потерял.

"Работа в Чека, – констатировал Якобсон, – очень его испортила, он стал производить отталкивающее впечатление"».

Итак, перед нами – как бы две роли, которые Брик и Маяковский разыгрывали в Берлине: первый изображал матёрого чекиста, одного из тех, кого называют заплечных дел мастерами, второй – инфантильного стихотворца, гурмана и картёжника.

Кстати, не потому ли оба «актёра» задержались в Москве на целый месяц, что им пришлось репетировать эти роли, придуманные на Лубянке? И кто знает, не было ли возмущение Лили и Эльзы картёжником Маяковским тоже наигранным? Не играли ли сёстры в ту же чекистскую «игру», помогая

Владимиру Владимировичу создавать необходимый для разведчика образ?

Вероятно, была ещё одна причина задержки отъезда Маяковского и Брика из Москвы – надо было подготовиться к граду вопросов, которые явно должны были обрушиться на них в связи с тем, что в Европе появились те, кого большевики из страны своей изгнали.

В 1922 году Илья Эренбург опубликовал (с предисловием самого Николая Бухарина!) философско-сатирический роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников…», в котором описывалась жизнь в России и Европе времён мировой войны и революции. В романе предсказывались фашистские режимы в Италии и Германии, а также атомная бомба, которую американцы бросали на Японию. Книгу эту с интересом читал заболевший Ленин.

Но самой главной новостью той осени, новостью, которая бурно обсуждалась в Европе и Америке, стало изгнание из Советской России более ста шестидесяти философов, историков, экономистов, юристов, математиков и других образованных россиян. Сначала двумя поездами, а затем несколькими пароходами большевики избавились от интеллектуальной элиты.

Бенгт Янгфельдт:

«Эта беспрецедентная в мировой истории мера была очередным шагом сознательной политики Ленина и правительства, направленной на ликвидацию любой политической оппозиции ещё до момента её возникновения. По бесстыдному определению Троцкого, она была выражением „гуманизма по-большевистски“. Согласно военному комиссару, „элементы“, подлежащие высылке, не играли никакой политической роли, однако в случае новых военных действий могли бы стать оружием в руках врага: "И мы будем вынуждены расстрелять их но законам войны. Вот почему мы предпочитаем сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно "».

Неучи-большевики боялись образованных соперников. Своим неумением управлять и хозяйствовать они довели страну до голодных бунтов и вооружённых мятежей. Знать, что где-то рядом находятся более умные и более способные интеллектуалы, Ленин и его соратники, конечно же, не могли.

Ещё один фрагмент из книги Янгфельдта:

«… сам факт, что такой писатель, как Маяковский – равно как и другие советские писатели – не протестовал и даже не высказывался по поводу того, что правительство сочло возможным выслать из страны цвет интеллигенции, свидетельствует о моральной девальвации, имевшей место в большевистской России. В царское время подобная акция властей вызвала бы громкие протесты.

Молчание свидетельствует о страхе, нагнетаемом большевиками в стране в среде интеллигенции и у населения в целом, – результат успешной работы ЧК».

К этому добавим, что лучшего друга Маяковского и Бриков – Якова Агранова – шёпотом называли тогда «продавцом билетов на "философский " пароход».

А вот что запомнилось секретарю Орготдела ЦК Борису Бажанову в выступлении одного из делегатов XI съезда РКП(б):

«… ясно помню выступление Томского, члена Политбюро и руководителя профсоюзов. Он говорил: «Нас упрекают за границей, что у нас режим одной партии. Это неверно. У нас много партий. Но в отличие от заграницы у нас одна партия у власти, а остальные в тюрьме». Зал ответил бурными аплодисментами…

Справедливость требует отметить, что в тот момент я ещё питал доверие к своим вождям: остальные партии в тюрьме; значит, так и надо и так лучше».

Да, Владимир Маяковский про высылку из Советской России лучших её представителей не высказал ни слова. К нему, надо полагать, вообще с подобными вопросами не обращались – мнение заядлого картёжника не интересовало никого. И всё же однажды Владимир Владимирович « вышел » из образа инфантильного стихотворца и своё отношение к проживавшему в Германии высланному соотечественнику озвучил. Эту «выходку» описала Нина Берберова в книге «Железная женщина»:

«27 октября 1922 года в Берлине, в кафе Ландграф, на докладе Шкловского „Литература и кинематограф“, во время прений, при упоминании имени Горького, Маяковский встал и громовым голосом объявил, что Горький – труп, он сыграл свою роль и больше литературе не нужен. Горький никогда не мог забыть этого».

Хотя Горького из Советской России официально никто не высылал, он, вроде бы, уехал сам, добровольно, чтобы заняться сбором пожертвований для голодавших россиян. Но жил он изгнанником, ощущая острую нехватку денег (львиную долю горьковских гонораров Мария Андреева переправляла в Советскую Россию). Поэтому реплика Маяковского больно ударила по самолюбию писателя.