Адриен Бургонь - Мемуары наполеоновского гренадера

– А потом, – добавил егерь, – мы сможем отступить в лес. По-моему, этот план самый правильный!

Сказав это, он подошёл убитой лошади, лежавшей недалеко от костра, вырезал кусок мяса, вернулся, спокойно уселся на своём ранце и принялся жарить мясо, насадив его на острие сабли. Более двадцати солдат тоже жарили мясо – одни сидели на своих ранцах, а другие просто на коленях.

Напротив егеря, на ранце, задумавшись, подперев голову рукой, сидела женщина. В серой солдатской шинели поверх старого и дырявого шёлкового платья. На голове – овчинная шапка, подвязанная рваным шёлковым платком. Егерь обратился к ней со словами:

– Послушайте, Матушка Мадлен!

Она не ответила. Другой человек, сидящий рядом, толкнул её:

– К вам обращаются, Матушка.

– Ко мне? – спросила она, – меня зовут Мари. Что вам угодно?

– Покрепче чего-нибудь, сейчас самое время.

– Чего-нибудь покрепче! Вы же прекрасно знаете, что меня ничего нет.

И она вернулась на своё место.

У другой женщины, сидящей у костра, на голове был чепрак с красной окантовкой. Он ниспадал ей на плечи, а вокруг шеи был перехвачен шнуром от медвежьей гренадерской шапки. Одета она была в синюю гренадерскую шинель. Услышав вопрос егеря, она подошла и спросила, кто хотел спиртного.

– Ах! Это вы, Матушка Гато? – ответил солдат, – да, это я хочу выпить. Я – Мишо. Осмелюсь предположить, вы удивлены увидеть меня. Будь я проклят, если кто-то более меня удивлён встретить вас снова, да ещё и в таком чепраке на голове, как у вас! Ещё до перехода через Березину, я думал о вас, Матушка Гато, но я полагал, что вороны давно уже сделали жаркое из вашей старой туши!

– Вот негодяй, – отвечала Матушка Гато, – они съедят вас раньше, старый пропойца!

– Ах, – продолжала она насмешливо, – вы и в самом деле хотите выпить? Вы три месяца ничего не пили, но, похоже, в Вильно, а вчера в Ковно, вы приняли хорошую дозу – вот почему вы сегодня такой говорливый. Одно только меня удивляет – что ты не умер от перепоя, как другие, которых мы видели на улице. Погибло так много храбрых молодых солдат, а этот бездельник и плохой солдат до сих пор жив!

– Придержите язык, Матушка Гато! – ответил старый солдат. – Можете называть меня как угодно, но только не плохим солдатом! Halte-la!

Хихикая и посмеиваясь, он продолжал есть кусок конины, от которого немного отвлёкся, чтобы ответить старой маркитантке.

А та все не унималась:

– В течение двух лет он злится на меня, с тех самых пор, когда я отказала ему в кредите для поступления в военное училище. Ах, если бы не погиб мой бедный муж, если бы это подлая граната не разорвала его надвое под Красным…

Она замолчала.

– Это был не ваш муж! Вы не были замужем!

– Не замужем! Не замужем! Я была с ним почти пять лет, со времён битвы при Прейсиш-Эйлау, и я не замужем?! Что вы на это скажете, Мари? – обратилась она к другой маркитантке.

Но Мари, чей брак был того же сорта, что и у Матушки Гато, промолчала.

Солдат спросил Матушку Гато, была ли она у повозок у горы возле Вильно.

– Ах! – отвечала она, – если бы я была хоть чуточку сильнее, уж я не упустила бы такой шанс. Я подобрала несколько монет, но они принесли мне счастья. Среди негодяев, для которых нет ничего святого, мы, женщины, никогда не можем чувствовать себя в безопасности. Вечером, после перехода через ту гору, я пришла на бивуак. У меня оставалось немного водки, которую я везла из Вильно. Я заплатила ей за место у костра и улеглась, а рядом спали двое солдат из нашего полка, а точнее – два вора, – и они украли половину всех моих денег. По счастливой случайности, я лежала на кармане, куда они не могли добраться. Доверяй теперь людям после этого! К счастью, у меня хватает денег, чтобы добраться до Элбинга. Когда-нибудь мы соберёмся с силами и начнём новую кампанию. Мне не нужна повозка, теперь у меня будет две лошади с корзинами на спинах. Наверняка тогда нам повезёт больше. Что скажешь, Мари?

Но Мари снова ничего не ответила.

– У Мари, – сказал старый солдат, – в этом году было два мужа, а если она полюбит меня, я женюсь на ней и стану третьим.

– Ты! Ты, старый негодяй! – сказала Матушка Гато. – Она тебе не пара!

Егерь подошёл к Мари и предложил ей кусочек конины. Мари взяла его со словами:

– Спасибо, mon vieux!

– Ну, вот, все улажено, – продолжал егерь. – Вернёмся в Париж, и я женюсь на тебе. Я сделаю тебя счастливой.

Мари вздохнула:

– Как вы можете так шутить над несчастной женщиной?

– То, что я только что сказал, – ответил старый егерь, – не шутка, и, чтобы доказать это я, совершенно искренне и от всего сердца предложу Матушке Гато то же, что я только что предложил вам – немного «лошадки» на моем большом пальце. [88]

Сказав это, он шагнул вперёд, но Матушка Гато сердито посмотрела на него и сказала:

– Идите к черту! Мне от вас ничего не надо.

Услышав такие слова от Матушки Гато, Мари подняла голову и сказала, что сейчас не время ссориться. Потом она посмотрела на меня.

– Я не ошиблась? – спросила она, обращаясь ко мне по имени.– Mon pays, это вы?

– Да, Мари, это я.

Только сейчас я узнал её – по голосу, а не по лицу. Холод, лишения, и дым бивуачных костров сделали её неузнаваемой. Это была Мари, наша бывшая маркитантка, которой, я полагал, уже нет в живых, и чью опустошённую повозку с двумя умирающими я видел в ночь на 22-е ноября. Вот её история:

Мари родом из Намюра, потому она и назвала меня земляком. Её муж – из Льежа, учитель фехтования, но не самый лучший. Мари относилась к тому сорту людей, которые думают не только о себе – она всегда делилась своим добром с солдатами – и с теми, у кого имелись деньги, и с теми, у кого их не было.

В каждой битве она показала себя преданным, надёжным товарищем, всегда стремилась помочь раненым. Однажды она сама была ранена, но это не остановило её – она продолжала делать своё дело под мощным ружейным огнём и свист картечи. Кроме того, Мари была довольно красива, имела много друзей, да и её муж не относился к разряду ревнивцев.

В 1811 году, когда мы стояли лагерем в Алмейде (Португалия), за несколько месяцев до Русской кампании, бедняга решил заняться грабежом в соседней деревне. Он зашёл в какой-то дом и взял часы, не стоившие и двадцати франков. Но он совершил ещё большую глупость, когда принёс их в лагерь – его тотчас же арестовали. С мародёрством боролись самым серьёзным образом. Генерал Роге – наш командир и председатель военного суда, приговорил его к расстрелу. Приговор должно было привести в исполнение в течение двадцати четырёх часов. Таким образом, Мари стала вдовой. Однако в полку, особенно во время кампании, если женщина недурна собой, без мужа надолго не остаётся, поэтому по истечении двухмесячного траура Мари снова вышла замуж так, как это обычно бывает в армии.