Константин Поливанов - Пастернак и современники. Биография. Диалоги. Параллели. Прочтения

Так, Иванов пишет: «…Наша эстетика многое приобретет, если мы привыкнем в каждом произведении искусства различать два неизменно присутствующие в нем, взаимно-противоположные, но и взаимо действенные начала (ср.: со всеми выше перечисленными примерами из Фета, Минского, Брюсова. – К.П.)… Мы не можем… отрицать двойственный, двуприродный состав всякого художественного творения… Бог строя, соподчинения и согласия, Аполлон есть мощь связующая и воссоединяющая: бог восхождения, он возводит от разделенных форм к объемлющей их верховной форме… Бог разрыва, Дионис, нисходя… Дионис, как известно, – бог женщин по преимуществу, дитя, ими лелеемое… и, наконец, их жертва… Искусство, посвященное раскрытию диады, необходимо будет искусство действия, “действом”– если не чистою музыкой… Логически неизбежный конец должен сделать искусство, посвященное раскрытию диады, катастрофическим. Становление, им воспроизводимое (ср.: восходит хор… строясь, голоса уходят в потолок… возводится восток и т. д. – К.П.), будет являться безостановочным склонением к некоему срыву (ср.: с лесов дитя… падет… сорвется хоровая рать, главою очертя. – К.П.)». Эта же тема «жертвы ребенка», связывающая пастернаковский текст с его «Историей одной контроктавы» и с фетовским стихотворением, находит здесь параллель в ивановском обсуждении «Агавы… бессознательно совершающей священное сыноубийство» и «служителей» искусства, которые находятся в состоянии объятости «то вдохновением, то слепым безумием (подобно Титанам, растерзавшим божественного младенца)».

Таким образом, «Хор» Пастернака вполне соответствует и ивановским идеям о строении нового искусства как искусства, наследующего античной трагедии и объединяющего в себе музыку, хор, архитектуру, театр, поэзию. Очевидно, Пастернаку близка и идея, что это новое искусство может стать, по выражению Иванова, «всенародным» – «дворцы мне стих сдадут».

В работе Вяч. Иванова «Пастернак и ОПОЯЗ» [148]отмечается, что первая поэтическая книга Пастернака «Близнец в тучах» представляет собой «ритмический эксперимент», свидетельствующий о знакомстве «с основными выводами стиховедческих работ А. Белого». Чтение «Близнеца в тучах» в равной степени убеждает нас в наличии непосредственной зависимости ритмической структуры отдельных текстов Пастернака от соответствующих стихотворений Белого, и прежде всего от стихов его книги «Пепел».

Так, в стихотворении «Вокзал» мы можем усмотреть влияние одновременно и теории, и практики старшего поэта. Трехстопный амфибрахий с рифмовкой ЖМЖМ позволяет легко сопоставить пастернаковский текст с «железнодорожными» стихами из цикла «Россия» в «Пепле» – «На рельсах» («Вот ночь своей грудью прильнула…»), «Из окна вагона», «Телеграфист», «В вагоне» (« Жандарма потертая форма, / Носильщики, слезы. Свисток…») и «Станция». Ритмически с «Вокзалом» совпадают первое и четвертое стихотворения Белого, мотив железной дороги переплетается в них с мотивом смерти, а в «На рельсах» и «Станции» добавляется еще и тема самоубийства на железной дороге. Впрочем, и Пастернаком, и даже Белым сопряженность мотивов – железной дороги и смерти (самоубийства) должна была восприниматься как достаточно традиционная – от «Железной дороги» Некрасова и «Анны Карениной» до стихов К. М. Фофанова и А.А. Блока – например, «На железной дороге», «Под насыпью во рву некошеном».

Для Пастернака в «Вокзале», где, похоже, мотив вокзальной разлуки является лишь метафорой момента смерти – «когда с очевидностью рельса два мира делились чертой », выбор трехстопного амфибрахия мог быть вызван не только ориентацией на стихи Белого, но и знакомством с его статьей «Лирика и эксперимент», где обсуждается использование Некрасовым трехстопного амфибрахия в стихотворении «Смерть крестьянина» («У дома оставили крышу, / К соседям свели ночевать…»). Напомним, что много позже в стихотворении «Больница», посвященном все тому же моменту границы жизни и смерти, Пастернак вновь обратится к этому ритму.

Можно предположить, что следы обращения к Белому в стихотворении «Вокзал» своеобразно зашифрованы в строчке «в пепле, как mortuum caput, ширяет крылами вокзал».

Еще одним случаем цитаты из Белого, причем снова «сборной» цитаты из целого цикла, подчеркнутой опять же ритмически, представляется следующая строфа из стихотворения «Зима» (« Прижимаюсь щекою к улитке…»).

Здесь можно расслышать переклички с циклом «Безумие» все из того же «Пепла», где соединяются мотивы побега из города в поля, безумия, изорванных одежд в сочетании с мотивом братства – сестринства – близнечества, стихотворный размер, как и у Пастернака, – трехстопный анапест с рифмовкой ЖМЖМ.

Ср. также из стихотворения Белого «Совесть»:

Для объяснения появления здесь отзвуков стихотворений Белого необходимо сказать несколько слов о том, какое место стихотворение «Зима» занимает в книге «Близнец в тучах». Одним из центральных мотивов книги, как можно заключить из ее заглавия и из двух центральных стихотворений – «Близнецы» и «Близнец на корме», является мотив близнечества (двойничества), проявляющийся в использовании мифа о близнецах Диоскурах. Этот мотив логично может быть связан со сквозной темой стихотворений книги – темой преодоления смерти.

В стихотворении «Зима» «близнец» вырывается «в поля, на свободу», в то время как лирический герой, напротив, безраздельно погружается в неподвижный зимний сон – сонь, горячая щека, зимняя ночь. «Близнец» как будто должен деятельно компенсировать сон и пассивность замкнутого на зиму в жилище двойника безумным стремлением к свободе, движению, полю. Это стремление зимой может оказаться гибельным. Возможно, именно поэтому здесь могут появляться отголоски цикла Андрея Белого, озаглавленного «Безумие».