Вера Хоружая - Письма на волю

О Вере в Западной Белоруссии слагались легенды. Сколько в них было правды — трудно сказать. Ходили даже слухи, что она выступала на открытых крестьянских митингах, чего в то время не должны были делать нелегальные партработники.

Насколько велик был ее авторитет среди крестьян, может свидетельствовать такой факт.

Было это также в 1925 году, в одной из деревень Брестчины, кажется, в Чернавчицком районе. После заседания ячейки секретарь сказал, что со мной хочет поговорить один парень — он не комсомолец, но свой человек. Откровенно говоря, меня это несколько удивило: в нелегальных условиях свой человек не в организации — почему? Однако я согласилась.

Вошел молодой крестьянин и в присутствии секретаря ячейки начал со мной такой разговор:

— Вы Веру увидите?

Я очень удивилась такому вопросу и даже не могла этого скрыть, но удержалась от каких-либо замечаний и ответила довольно спокойно:

— Может быть, и увижу (я не знала, что она тогда уже была арестована).

— Так скажите ей, пожалуйста, что вы были в нашей деревне и парень, которого она запретила принимать в комсомол, уже достоин, чтобы его приняли, пусть только она разрешит, потому что без ее согласия ячейка сама не может решиться.

Я не знала, в чем дело, и, заметив мое недоумение, секретарь ячейки начал рассказывать:

— Дело вот в чем. В прошлом году к нам в деревню приезжала Вера — по партийным делам. Партийцы говорят: у нас молодежь хорошая, а организовать ее некому. Вера собрала молодежь и обратилась к ней приблизительно с такими словами: «Знаете, кто входит в Коммунистический Союз Молодежи? Те, кто готовы бороться за дело рабочего класса и крестьян, за освобождение нашей Западной Белоруссии, те, кто в борьбе за правду ничего не боится и никогда не изменит общему делу. Так вот, кто из вас уверен в своих силах — пусть останется, а кто не уверен — пусть выйдет». Этот парень, с которым вы сейчас говорите, тогда вышел, так как он «сомневался», выдержит ли в дефензиве пытки в случае ареста. Теперь он уже и «дефу» прошел. Сильно его пытали, но «экзамен» он сдал на «пять». Сейчас всеми силами рвется к нам, но Вера сказала не принимать, и мы сами не знаем, как быть без ее разрешения.

Я сама еще тогда вряд ли смогла бы как следует объяснить, почему местная организация имеет право и должна решать окончательно вопросы о приеме в комсомол. Но, признаюсь, этот факт произвел на меня глубокое впечатление — вот что значит слово человека, которому так верят и которого уважают! Как добиться, чтобы каждый наш деятель пользовался таким доверием в деревне? Вот о чем впоследствии я часто думала, о чем говорила с нашими активистами.

Сегодня те из нас, кто остался в живых, кого я знаю, — все уже люди немолодые, но почти все сохраняют в себе огромный запас энергии, который нельзя назвать иначе, как «дух молодости». Мне казалось, что у Веры запасы этого «духа молодости» неисчерпаемы. И она этого не стыдилась, не заглушала его в себе, как это делали многие молодые работники, не «важничала» — она сама была как бы постоянным источником молодости, сама себя называла «неисправимой молодежницей».

Вот один, хотя незначительный, но характерный факт. Собрались мы как-то на опушке леса на заседание комитета КСМ. Начинать его еще было рано, а народу собралось уже порядочно. Мы ходим по лесу. Вдруг Вера повернулась к нам:

— Чего снуете, как старики, — давайте в горелки играть!

И вдруг все как-то сразу встряхнулись, почувствовали себя молодыми, здоровыми: побежали наперегонки, развеселились. А до сих пор, право же, вели себя «как старики», хоть каждому из нас было не больше 17–19 лет. Как мы потом были ей благодарны! И сколько раз позже, уже будучи на руководящей комсомольской работе, мы, борясь с сектантством в рядах КСМ и методами копирования партии, вспоминали Веру, ее методы борьбы со «старческими настроениями» в нашей среде.

Помню, как-то сидели мы с Верой в моей комнатке в Вильно. Сидели и читали «Обвинительное заключение» по делу виленского комсомола — так называемый процесс «94-х». Прочитав фамилии знакомых товарищей, Вера на минутку задумалась, а затем воскликнула:

— Чего бы я теперь только не дала, чтобы их увидеть! — А по лицу видно было, насколько они ей близки и дороги.

Несколько минут Вера помолчала, потом снова вдруг:

— Господи! Какие все молодые и уже узнали, что такое тюрьма, лишение свободы, голодовки.

Мы заговорили про годы, и Вера спросила, сколько мне лет. Я ответила, что неполных девятнадцать.

— Гм, так ты еще такая соплячка?!

И тут между нами разыгралась интересная сценка. Я обиделась, закусила губу, а потом не выдержала:

— «Соплячка»? А сколько же тебе лет?

— Ну, мне — мне уже двадцать один!

Это было сказано с такой гордостью, что ей нельзя было не позавидовать. И теперь, спустя столько лет, не могу вспомнить этой сценки без улыбки. Какие мы смешные обе были тогда!

А ведь Вера была уже известным комсомольским деятелем.

Трудно теперь, спустя столько времени, вспомнить подробно обо всех обстоятельствах наших встреч, рассказать, в чем выражалось влияние Веры на нас. Одно несомненно: Вера умела вселять уверенность в людей.

Незадолго до ареста в Белостоке в 1925 году Вера была у нас в Вильно. В той же моей комнатке на Понарской улице она прочитала мне написанное ею воззвание в связи с массовыми арестами в Белостоке и зверствами белостокской дефензивы. Я была первым читателем этого воззвания, полного ненависти к озверевшим наймитам буржуазии. Пламенные слова призывали трудящихся Западной Белоруссии бороться против белого террора. Вслушавшись, я уловила нечто знакомое, узнала стиль и поняла, что она, Вера, является автором многих других воззваний и листовок, которые мы получали в то время из ЦК.

Через несколько лет я в органе ЦК Коммунистической партии Западной Белоруссии «Чырвоны сцяг». прочитала маленькую корреспонденцию, озаглавленную «Красное знамя», в которой были приблизительно такие слова: «Мы, узники Фордона, посылаем вам маленькое красное знамя…» Снова я узнала Верин стиль и подумала: ее голос звучит так же бодро и уверенно, как на воле, а ей ведь, наверно, нелегко…

Арестованную в Белостоке Веру обвиняли в принадлежности к КПЗБ, в руководстве комсомолом Западной Белоруссии. Как работника центра ее привлекли также к массовому коммунистическому процессу в Бресте.

В 1932 году Вера вернулась в Советскую Белоруссию. Минчане горячо встретили свою отважную комсомолку.

После тюрьмы Вера возмужала и держалась более замкнуто. Обычно слушает сосредоточенно и как бы одновременно еще что-то про себя думает. Глаза как будто глубже спрятались, а смотрит прямо в человека — изучает, вновь оценивает, стараясь понять, прочувствовать. Она знакомилась с новой обстановкой — ведь семь лет не была на воле!