Абрам Рейтблат - Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы

9Имеется в виду Александр Николаевич (1818–1881) – сын Николая I, после его смерти – император Александр II.

10гнусная порода подлых плутов ( фр. ).

Любезнейший Фаддей!

Если я назвал тебя неумышленным виновником происшествия со мною, то это значило лишь, что ты напечатал первую статью о гороскопах 1. Приключения же дальнейшие с клеветою Межевича узнал я только из твоего письма.

На другой день после моего письма приехал ко мне Л.В. Д[убельт], был учтив и любезен, но заметил, что Алеша харкал кровью до ареста, и объявил притом, что граф А.Ф. О[рлов] послал его к С.А. К[окошкину] с выговором и с изъявлением надежды, что этого впредь не будет. Я дал почувствовать, что это решение для нас неудовлетворительно, и на другой день написал к нему следующее: «При посещении, которым В[аше] Пр[евосходительство] удостоили меня вчерашнего числа, был я в таком сильном душевном волнении, что не догадался справиться с отпуском моего к вам письма, в котором говорил об известном вам происшествии. В нем сказано: “Я нашел сына моего оскорбленным, осрамленным пред публикою, расстроенным в здоровье, бледного, исхудалого, харкающего кровью”. Из сих слов отнюдь не следует, чтоб я называл кровохарканье последствием нанесенной ему обиды. По точному их смыслу, оно могло быть и прежде, и после. Впрочем, болезнь, причиненная человеку неприятностью, может назваться несчастием, а как наименовать поступок того, кто обременяет обидами и оскорблениями страждущего, больного и притом совершенно невинного человека, и потом, для прикрытия своего самоуправства, дерзает употреблять во зло священное имя Августейшего Наследника Престола? – Повторяю сказанное мною в прежнем моем письме. Мы не жаловались и не будем жаловаться тем более, что теперь настает необходимость не в споре с полициею, а в сохранении жизни и в возвращении здоровья моему сыну пользованием его за границею. Но не могу скрыть перед вами, что эта кровная обида и оказанное к страданиям нашим равнодушие нанесли моему сердцу мучительную и неисцелимую рану».

Этим дело кончилось. Врет К[окошкин], что он действовал по приказанию Наследника: он говорит это для своего оправдания. Он должен бы был объявить о том при самом аресте; он не мог бы сказать, что смягчает возмездие по просьбе Л.В. [Дубельта]; и граф А.Ф. [Орлов] не мог бы сделать ему замечание. – Теперь я поотдохнул и оправился, но в первые дни ужасно тяжко было.

На днях был у меня Ольхин и рассказал, что ему навязывают Академические ведомости 2, которые приносят теперь казне убыток, и требуют с него за то 12 тыс. сер[ебром] в год. Я заметил ему, что вместо упадшей газеты он лучше взял бы газету, стоящую на вершине славы и успеха. Он ошеломел от этого замечания и объявил, что готов взять «Пчелу» за ежегодную плату, обеспеченную верным залогом. Дальнейшее производство отложил он до твоего приезда. Я полагаю, что нам ничего не остается иного делать.

Алеша едет завтра и будет у тебя, вероятно, во вторник или в среду. Он удивительно поправился от одной мысли о свободе и путешествии. Дай Бог здоровья тебе, что ты вызвал меня сюда. Я уже бегу в хомуте «Пчелы» и жду, что оседлает меня какой-нибудь жандарм или истопник. Воля их – но не светла.

Прощай, будь здрав и не забывай друга твоего Греча

РГАЛИ. Ф. 1231. Оп. 1. Ед. хр. Л. 17–18.

1Булгарин очень болезненно воспринял арест А.Н. Греча. В начале июля он писал Р.М. Зотову: «Происшествие с А.Н. Гречем есть случай, который мог быть только <���…> в Византии! Степень литератора и журналиста теперь обозначена. – Мы стоим наряду с бродягами, ворами и пьяницами, которых сажают в полицию предварительно, без суда и расправы» (см. выше на с. 324).

2То есть «С. – Петербургские ведомости», издаваемые Академией наук.

Любезный Булгарин!

Здесь покамест все тихо и благополучно. Я был по особому делу у Л.В. Д[убельта] и узнал, что граф О[рлов] был доволен моим объяснением и извинением, и дело прошло со шквалом. Они, кажется, держат сторону Кок[ошкина] и не хотят, чтобы трогали эту историю. Auch gut! 1

От Алеши имею я сведения только от 16 ч. накануне предполагаемого выезда его из Риги. Он пишет, что пребывание на морском берегу его освежило и подкрепило. Дай-то бог!

Ты знаешь Струйского? Он всю зиму был в Париже и часто бывал у меня. Теперь пишут мне из Бадена, что с ним там, на чужбине, сделался припадок бешенства. После кровопускания он утих, но оказалось, что он сошел с ума 2.

Другой казус: некто Калержи, шулер и развратник, брат греческого министра, высланный из Петербурга за дерзкие речи, жил в Париже, развратничал и обыгрывал кого мог. Он публично подрался с старшим Голынским на бульваре за девку 3. Теперь он растлил насильно приведенную к нему 13-летнюю девочку, найден en flagrant délit 4и посажен в тюрьму. Полагают, что ему придется идти на 15 лет на каторгу. Туда и дорога! Величайший подлец и изверг!

Более писать нечего. Разве пожелать тебе и всем твоим здравия и всякого благополучия.

Твой друг Греч

ИРЛИ. Ф. 123. Оп. 1. Ед. хр. 1048. Л. 3–4.

1Ну, что ж делать! ( нем .).

2Имеется в виду поэт и музыкальный критик Дмитрий Юрьевич Струйский (1806–1856). А.О. Смирнова-Россет писала, что «бедный Струйский сошел с ума и умер в Оверни в сумасшедшем доме в меланхолии» ( Смирнова-Россет А.О . Дневник. Воспоминания. М., 1989. С. 185; см. также: Арнольд Ю. Воспоминания. М., 1892. Вып. 2. С. 181–182).

3Драка эта произошла в начале сентября 1845 г. и произвела сильное впечатление на русских, находившихся в это время в Париже. Ф.П. Толстой 10 сентября записал в своем путевом дневнике: «Как досадно, что здесь есть столько негодяев, приехавших из России и слывущих за русских, которые страмят наше отечество, не бывши вовсе нашими соотечественниками. Несколько времени назад некто поляк Голынский, человек с состоянием, наделал здесь какие-то пакости и подлости, проиграв деньги в карты, почему парижская полиция присоветовала ему выехать из Парижа, а кажется и из королевства. Теперь меньшой брат его, который тем же живет давно здесь, переманил к себе несколько недель назад девку, немочку, жившую у грека Колержи, двоюродного брата того Колержи, который был женат на племяннице нашего министра иностранных дел, графа Нессельроде; [этот Голынский] такой же мерзавец, негодяй, как и его выгнанный из Парижа брат. Девушка эта, говорят, сама просила Голынского взять ее к себе и избавить от Колержи, который совершенно одной масти с Голынским. Колержи был согласен на это, но когда она переехала к Голынскому, то на другой или третий день он приходит к Голынскому и требует назад своей немочки. Тот, разумеется, не отдает. Колержи стал с Голынского требовать 10 или 15 тысяч франков за переманку, говоря, что она ему стоила этих денег. А как Голынский не показал нисколько желания удовлетворить его требование и начисто отказал ему, то Колержи с угрозами мщения ушел. Голынский по совету некоторых из своих приятелей уехал с девкою на время из Парижа.