Абрам Рейтблат - Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы

Близость многих читателей к Булгарину в отношении к гоголевскому творчеству во многом определялась и тем, что в «Северной пчеле» Булгарин долгие годы формировал и направлял вкусы своих подписчиков. Он был весьма авторитетен и как писатель, и как литературный критик. «Северную пчелу» читали во всех слоях образованного общества. Вот, например, в 1832 г. знакомый с Украины пишет Гоголю о книге «Вечера на хуторе близ Диканьки»: «Я читал и рекомендацию ей от Булгарина [649]в Северной пчеле очень с хорошей стороны и к поощрению сочинителя. Это видеть приятно» (цит. по: X, с. 218). По воспоминаниям В.В. Стасова, в середине 1830-х гг. «не только в Петербурге, но даже во всей России было полное царство Булгарина, Греча и Сенковского» [650]. Я.Н. Толстой, который жил в Париже, «поверив “Северной пчеле” <���…> считал “Мертвые души” скучною книгою…» [651]В 1852 г., после смерти Гоголя, московский почт-директор А.Я. Булгаков отмечал с удовлетворением в дневнике, что «ядовитый Булгарин в Северной своей пчеле не давал ему покоя» [652].

Приводимые данные свидетельствуют, как нам представляется, что, исходя из своих устаревших к тому времени эстетических представлений, Булгарин искренне выступал с критикой Гоголя, хотя тон его высказываний нередко приобретал оскорбительный характер и выдавал затронутое самолюбие [653]. Это позволяет увидеть за противостоянием Гоголя и Булгарина не личный конфликт, а столкновение двух эстетических систем: одной, сходящей со сцены, и другой, с которой было связано дальнейшее развитие русской литературы [654].

Гоголь нередко работал на том же самом материале, что и Булгарин, используя при этом в чем-то близкие жанры. Неизбежно возникает вопрос: как соотносится их творчество? (Наследовал ли Гоголь Булгарину? Ориентировался на те же самые отечественные или зарубежные образцы? Развивал дальше сделанное Булгариным? Полемически отталкивался от его произведений? Игнорировал их?)

Хотя в гоголеведении вопрос этот затрагивался неоднократно, но, как правило, по частным поводам и без включения его в более широкий контекст литературного развития в России. Чаще всего проблема сводилась к отысканию параллелей, сходных мотивов и т. д. Н.А. Энгельгардт, например, указал, что «булгаринский господин Россиянинов – идеальный помещик-практик, несомненно перекочевал во вторую часть “Мертвых душ”, явясь там в облагороженной, но столь же фальшиво-деревянной фигуре Костанжогло-Скудрожогло…» [655]. Это наблюдение было более детально аргументировано Ю. Фохтом, отметившим у Гоголя и другие реминисценции из «Ивана Выжигина», в частности черты Глаздурина в Ноздреве и Петухе [656].

Позднее отечественные и зарубежные исследователи зафиксировали ряд других параллелей в произведениях Булгарина и Гоголя [657]. Это важная и нужная работа, однако основная сложность заключается в интерпретации имеющихся данных. Наивно, как это делал Н. Котляревский, объяснять все тем, что Гоголь «писал с натуры так же, как и его предшественники, и потому совпадения были неизбежны» [658]. Писатель всегда работает в рамках определенной литературной традиции и определенного литературного жанра. Он может скрещивать жанры, трансформировать их, пародировать и т. д., но писать, игнорируя систему жанров, просто «с натуры» он не может. Не продвинут нас вперед и чисто психологические объяснения, типа предложенного Алексеем Веселовским, согласно которому отмеченные «точки соприкосновения между романами Гоголя и Булгарина <���…> приходится отнести к числу невольно всплывавших из дальнего запаса памяти (“Выжигин” явился в 1829 г.) отголосков прочитанного; сознательного заимствования из пошлого произведения заведомого врага нельзя себе представить» [659].

С нашей точки зрения, для решения вопроса о соотношении двух названных романов нужно прежде всего определить роль и место каждого в истории отечественной литературы, и в частности охарактеризовать их жанровую принадлежность и соотнести с той или иной литературной традицией.

Начнем с «Ивана Выжигина». Распространено мнение, что это чисто плутовской роман, попытка пересадить Лесажа на русскую почву (основу для таких утверждений дал сам Булгарин, в журнальной публикации отрывков озаглавивший роман «Иван Выжигин, или Русский Жилблаз» [660]). Однако это не совсем так. Независимо от субъективных намерений Булгарина книга довольно сильно отклонилась от канонов пикарески. Как справедливо отмечал Ю.М. Лотман, в плутовском романе «герой готов прибегать в жизненной борьбе к любым средствам, и автор не осуждает его за это» и «не возлагает на литературу никакой учительной роли» [661]. В булгаринском же романе действия всех героев постоянно подвергаются моральной оценке, а автор в предисловии формулирует свою цель – «споспешествовать усовершению нравственности». Лотман следующим образом определяет различия между просветительским романом и плутовским романом XVIII века. В первом случае в основе социальной жизни лежит врожденно добрая или социально детерминированная природа человека, во втором – врожденный эгоизм и взаимная враждебность людей. В просветительском романе оценка происходящего базируется на концепции «естественного» общественного порядка, в плутовском – существующий строй жизни воспринимается как единственно возможный. Конечной целью в просветительском романе является всеобщая выгода, в плутовском – личное благополучие [662]. Однако, как указывает Лотман, композиционная структура плутовского романа в ряде случаев использовалась в просветительском романе, особенно в сатирических произведениях (в частности, у Крылова – «Почта духов», «Каиб») [663]. Думается, что со схожим случаем мы имеем дело и в «Иване Выжигине» (автор именует его «сатирой»; напомним, кстати, что Булгарин всегда с пиететом отзывался о творчестве Крылова), где главное, конечно, сатира и нравоописание, при этом наличествуют также сюжет и ряд мировоззренческих элементов плутовского романа. Правда, они соединены с мотивами авантюрного романа (тайна рождения героя, постоянные козни неизвестных врагов и т. п.). Кроме того, автор включает в книгу множество эпизодов и вставных рассказов, имеющих иную жанровую природу. Например, главы о жизни героя в плену у киргизов представляют собой руссоистскую утопию, вставной рассказ о пребывании киргизского старшины Арслан-Султана в России – памфлет типа «Персидских писем» Монтескьё, повествование Миловидина о своих приключениях – типичный авантюрный роман, а наличие очевидных прототипов у ряда героев делает «Ивана Выжигина» в какой-то степени «романом с ключом» [664]. Кроме того, в повествование постоянно включаются пространные описания среды и быта, близкие по характеру к нравоописательным очеркам, которые Булгарин в изобилии публиковал в то время, подражая популярному французскому писателю Жуи. Схема плутовского романа позволила объединить разнородные элементы, провести героя через разные социальные слои. В России, где сословные перегородки были очень жесткими, а общественная жизнь слабо развитой, только такой сюжет позволял показать разные сферы социальной жизни и в итоге дать целостное представление о русском обществе. Подобное решение было отнюдь не тривиальным. В русской литературе плутовской роман не имел глубоких корней. По сути дела, можно назвать лишь одного предшественника Булгарина на этом пути – В. Нарежного, который опирался не на русскую, а на польскую литературную традицию. В силу архаичности языка и слога романы Нарежного не имели широкого успеха, и Булгарин ориентировался не на него, а на представителей плутовского романа в польской и французской литературах, с которыми был хорошо знаком. Здесь, как и во многих других сферах своей деятельности, он выступал в роли посредника, укореняя западные образцы на русской почве, причем делал это не механически, а соответствующим образом модифицируя и приспосабливая их. В частности, в случае «Ивана Выжигина» получился сатирический нравоописательный роман, использующий сюжетную схему и некоторые мотивы плутовского романа.