Николай Мордвинов - Дневники

Ведь если врешь — подлец, не будет тебе проку.

Врать себе — значит нести гибель своему таланту. Врать себе — значит, не знать и не узнать себя, значит не быть человеком, не быть творцом. И рано или поздно, но окажешься перед катастрофой.

Добронравов!

Почему же здесь меня так волнует искусство театра, почему сейчас мне радостно, что есть такой актер?!

Нет, не лгал я перед собой!

Мне радостно за наш театр.

Я рад за нашего русского человека, за его широту, глубину, ум! За этим интеллигентом просматривается Русь-матушка, талант человека, его сердце, жертвенное человеколюбие, высота человеческого духа.

О, сколько видно!..

Спасибо тебе, Добронравов!

Только не жалей себя в последнем акте, соберись, жди, надейся, что хочешь, но только не сентименталь!

23/IX

«В ОДНОМ ГОРОДЕ»

Удивительное дело…

Играешь спектакль, отдаешь теме всего себя, а кончишь играть, и ощущение будней, как будто это и не театр. Наверно, это потому, что из зрительного зала слышишь подобные же отзывы…

Что же это: высокое искусство автора и театра или не освещенное вдохновением ремесленничество на основе очень живой и нужной и потому возбуждающей внимание темы??

Все правильно, все верно, и внимание держит острота и злободневность темы.

24/IX

«ЖИЗНЬ В ЦВЕТУ» [232] Постановка спектакля «Жизнь в цвету» А. П. Довженко осуществлена Ю. А. Завадским. Роли играли: С. И. Днепров — Мичурин, А. П. Алексеева — его жена, А. И. Костомолоцкий — 2-й чиновник, Н. Г. Чиндорин — М. И. Калинин, Н. И. Парфенов — полицмейстер, М. Н. Розен-Санин — предводитель дворянства, А. Н. Андреев — городской голова, М. М. Названов — профессор Мейерс, и другие. ДОВЖЕНКО…

Генеральная репетиция.

Смятение берет…

Как может допустить художник такое? Что это — легкомыслие или самонадеянность?! Виноградов!

Плохой формализм, трюкачество… Вместо цветущего сада — темно-зеленый тисненый бархат с аппликациями из папье-маше, выкрашенными мелом. К этому добавки из объемных деревьев, на самом деле — кустиков, окруживших три березы.

За всю мою жизнь не видел, чтобы березы росли в фруктовом саду, разве что у забора…

Опять тряпки, фестоны, опять аппликации…

Мешанина.

Эклектика во всем…

Музыка Бирюкова…

Вместо русского раздолья, песенности — непонятные гармонизированные шумы и дешевая иллюстративность.

И такая тоска, такая тоска!

И это — «жизнь в цвету»?!

И это — спектакль об упорстве гениального, выдающегося сына русского народа?!.. Какое потрясающее непопадание!

Вообще, пессимистический спектакль до последней мизансцены.

Нудная, тягучая жизнь вместо завидной сосредоточенности и дерзости.

«Леность ума» — вместо подвига…

Страх берет за наши нарочито приниженные спектакли…

Это не быт, не театр, и уж, во всяком случае, это не социалистический реализм.

Опять тряпки, опять колонны, только увитые ветками и яблоками.

Какой штамп. Штамп Театра Моссовета.

Уж если это прием, хоть и старый, хоть и надоевший, то доведи его до конца, реши его… нет…

Как можно было предложить Мичурину бросить только что умершую жену и выйти с монологом в «публику»?! Как можно предлагать ему то же самое после смерти друга, который беззаветно отдал всю свою жизнь делу Мичурина?!

Или уж сумей искусным приемом выключить жену и друга из поля зрения зрителей…

А так, как это предложено моему вниманию сейчас, — оскорбительно, бессердечно.

А как можно было положить умирающего так, что нам видны лишь пятки?!

Перестановки делаются при свете и в действие не включены. По-моему, или включай их в действие, то есть оправдывай перемену декораций на глазах зрительного зала, или выключай свет.

Поразительно!

По актерам.

Днепров… Ну что же, есть два-три места очень трогательные, вызывающие волнение до слез, но ведь они, эти места, должны остаться самой малой крупицей в общем оптимистическом, страстном, неистовом рисунке, характеризующем этого удивительного человека. У Днепрова же получился сгорбленный старик, больной, брюзга, надоедливый, черствый, несправедливый. С начала пьесы и до конца не стареющий и не изменяющийся внутренне, хотя пьеса обнимает время в целую жизнь.

Нелепо назначить, например, Костомолоцкого на роль видного чиновника. Это искажает историю. Костомолоцкий весьма специфичен, и отделаться от этого нельзя.

Как-то я втихомолку заглянул на репетицию (у нас стали скрывать репетиции), посмотрел одну картину, забеспокоился и спросил Ю.А. о том, как репетирует Днепров и как слаживается спектакль?

— С. И. репетирует очень хорошо, великолепно, и спектакль слаживается.

Конечно, С. И. будет играть лучше, но в этом ли дело? Речь идет не о том, что плохо или хорошо играет актер, а о том, что спектакль решен неверно, а потому в нем неверно играет и Днепров. Ну, допустим, Днепров сам виноват, а Виноградова кто санкционировал, а кто хвалил и допустил музыку Бирюкова?!..

Все мизансцены приблизительны. Поэтому как бы актер ни играл смерть жены, друга, мизансцены идут против него и говорят о его черствости.

Нужно, чтобы идея пьесы была впитана в плоть и кровь исполнителей, мыслью пьесы должна быть проникнута вся ткань спектакля, с одной стороны, а с другой — нужен большой темперамент, целеустремленный темперамент, ясная целевая установка героя, понятность и близость его целей зрительному залу, чтобы герой смог бы остаться в сознании зрителя как его герой.

Нужно любить природу, любить размах, дерзость, тогда можно надеяться сыграть ведущую тему пьесы. И Довженко проиграет в фильме, если актер на роль Мичурина не совпадет с этими требованиями.

На нашем спектакле чувствуешь, что все участники как будто и на природе-то никогда не были.

В спектакле крупным планом должна быть заявлена тема борьбы с косностью. Ради будущего, ради счастья, блага, а не потому, что характер такой у главного персонажа, не потому, что это — его неврастеническая прихоть. Тогда зазвучат даже парадоксальные крайние краски в исполнении актера.

А темп, какая телега!

Это наше вечное зло. Пока сами актеры не наберут темп, режиссура будет оправдывать свою леность «педагогическими заботами» о том, чтобы актер не «заскочил».

Я бы оставил два-три эпизода главных стычек, остальное же из двух первых актов-долой

Жена — Алексеева. Это обреченная, забитая, затюканная жертва эгоизма Мичурина, а не сознательный его сподвижник. Впечатление такое, что ей поздно разводиться, никто не возьмет. А ведь хочется видеть преданную, влюбленную в свое дело и своего вдохновителя женщину, которая прощает ему его недостатки, понимает, отчего они происходят, понимает простым русским женским преданным сердцем, ради чего, чему сознательно были посвящены ее и его жизни. Вот такой образ нужен в спектакле, иначе он — тормоз, не помощник, а груз.