Николай Эпштейн - Хоккейные истории и откровения Семёныча

Я считаю Николая Семёновича великим тренером, он выдающийся психолог. При мне он приглашал многих хоккеистов и присматривался к ним, приглядывался, проверял, подходят или нет к его «Химику». Откуда только народ не приезжал: с Урала, из Сибири, с Дальнего Востока. Селекционер Эпштейн был выдающийся.

Поначалу, когда я только пришел в команду, ставка у меня была 120 рублей, потом — 140. Потом побольше — 250–260 рублей. Премиальные еще были, но, сказать откровенно, мы как–то к деньгам относились сдержанно. Главное — чтобы игра была достойная. Сейчас вспоминаю и размышляю: надо было серьезнее задумываться о будущем. А мы что: сил невпроворот, молодые, играли в свою охотку, себя не щадили. Но Николай Семёнович, вот ведь умница, далеко смотрел, за нас думал о нашем будущем. Это ведь благодаря ему я, как и многие другие хоккеисты «Химика», диплом на руках имею, закончил коломенский педагогический институт, и этот диплом — совсем в наши дни не лишнее дело. Что говорить, трудно было и заниматься, и играть в хоккей, но Николай Семёнович настаивал, добивался от нас, чтобы мы учились. В Воскресенске же я женился, и уже получили мы с женой двухкомнатную квартиру с Воскресенской пропиской. Так я этому городу верен и остался, хотя приглашали в другие клубы. Виктор Васильевич Тихонов, например, звал в рижское «Динамо». Но я уже полюбил Воскресенск, полюбил команду, народ городской.

Эпштейн был гибкий тренер, он мог выразиться и резко, но как–то по–человечески. Но это случалось редко, в основном он старался терпеливо объяснить, в чем чья ошибка, довести до сознания. Помню у нас «на поляне» играли мы с ЦСКА. Состав у армейцев был звездный — Михайлов, Петров, Харламов, Викулов, Гусев, Цыганков, Лутченко… А мы вели с разрывом в одну шайбу и времени до конца игры–то оставалось всего–ничего. Я еще молодой был, неопытный. А тут армейцы в нашей зоне так нас закружили, что я взял, да и выбросил шайбу за площадку, через борт. Меня наказали, и справедливо, двухминутным штрафом за умышленный выброс шайбы. Было заметно, что Эпштейн сильно переживал этот момент и хотел меня отругать. Но видно на лице моем вся гамма чувств так проявилась — я сам не свой был, и он мне ничего не сказал, только бросил походя: «Ну, что ж ты, а?». — «Да так вот получилось, Николай Семёнович…» И он не стал вымещать на мне свою досаду. Я этот урок запомнил очень хорошо, а сыграли мы в итоге с ЦСКА вничью.

Я в «Химике», — продолжал Веригин, — отыграл 15 лет, один сезон вместе с молодым Ларионовым. Он уже тогда выделялся, умненький был, техничный, верткий, умел место выбирать вблизи ворот противника. На силовой прием его поймать было трудно. И вот помню, молодой–то молодой, а к играм относился сугубо профессионально. Он знал, какую пищу принимать перед игрой, если кто–то нарушал режим, то Игорь вообще не пил, никогда. Думаю, уже тогда он всерьез задумывался о будущей жизни, цель у него была поставлена. И ведь добился своего, в ЦСКА попал, многократным чемпионом мира и Европы, Олимпийских игр стал, Кубок Канады выигрывал, потом в НХЛ закрепился, Кубок Стэнли выигрывал, стал почетным жителем Воскресенска — достичь всего этого не так ведь просто!

А вот какой эпизод рассказал мне Владимир Смагин, пришедший в «Химик» в 1971 году и игравший в одной тройке с Юрием Савцилло и Виктором Круговым. «Был момент, когда «Химик» проиграл семь или восемь игр подряд. Приходит после одного из проигранных матчей в раздевалку Эпштейн и говорит: «Всем от директора завода премия по семьдесят рублей». Мы обалдели: как премия, за что? «Ну, а если бы вы выигрывали все эти матчи, то завод бы разорили, — разъяснил Николай Семёнович. — Вам большие премиальные пришлось бы выплачивать.

А так вышло, что вы сэкономили, вот вам за это и премия». Это был удар по нашему самолюбию, психологически тонко рассчитанный ход. И что удивительно, после этого полоса неудач кончилась, словно воспряли мы ото сна.

Николай Семёнович, — продолжал Смагин, — был и тренер отличный, и гражданин, и человек. Тонкий психолог. Когда он игроков в «Химик» приглашал, то создавал им все условия, воспитывал их и в чисто человеческом плане. Взять хотя бы Сапелкина, или Лаврентьева, Морозова, Никитина — он всех их до уровня сборной поднял. А уж игроков средней руки воспитал и вообще множество.

Однажды меня и Крутова Витьку — включили в список кандидатов в сборную страны на турнир Приз «Известий». И Никитин Валера уговорил меня поехать со сборов домой на «Жигулях», которые мне Эпштейн помог получить. У меня тогда и прав–то еще не было, и машина не застрахована. Дело было вечером, самый конец ноября, и поехали мы, а я себя, конечно же, уже мастером вождения считал. В салоне — Крутов, Сырцов и Никитин. И вот ситуация дорожная: я иду в обгон самосвала и попадаю на лед. Газанул, машину понесло, я — по тормозам — и машина на приличной скорости ударилась о бордюр и перевернулась. У Никитина лопнула мышца, у Сырцова — травма шейного позвонка, у меня все лицо в крови, но жить можно, а вот Витька Крутов сильно пострадал, с тазобедренным суставом что–то, заново учился ходить.

Мы ничего в тот вечер не пили, это точно, готовились к турниру «Известий», но по характеру происшествия и сопутствующим обстоятельствам грозило мне от двух до десяти лет, два судебных заседания прошло. Но тут Николай Семёнович подключился, дошел до министра химической промышленности СССР Л. А. Костандова. Словом, выручили меня, и в тот момент человеческие качества Эпштейна сполна проявились. Все дело в том, что мы тогда здорово играли, шли почти вровень с ЦСКА, а тут такое дело. Подвели мы, конечно, команду. Никитин завершил выступления и поехал тренером в Уфу, Крутов играть не мог, и команда не заняла того высокого места, на которое по праву в тот момент претендовала. Но Эпштейн нам ничего не сказал, не припомнил, ни словом не упрекнул, хотя пошли наверху разговоры о том, что в команде воспитательный процесс плохо налажен…

Если говорить о моей хоккейной биографии, то я играл одно время в команде «Звезда» (Чебаркуль) в тот самый период, когда за нее выступали откомандированные из ЦСКА Александр Гусев и Валерий Харламов. Тренером там был Поспелов. Он меня отрядил в защитники и стал я пятым защитником в команде. Конечно, среди всех выделялся Гусев, Харламов даже смотрелся не так ярко. Но потом Валерий такую форму набрал — ой–ой–ой! Шайбы забивал на все вкусы. И много. А потом мы, помню, были в Алма — Ате и туда пришла телеграмма Тарасова — откомандировать Харламова в ЦСКА…»

И еще с одним человеком, имевшим самое непосредственное отношение к «Химику», запомнился мне разговор. Корпеев Юрий Яковлевич работал врачом Воскресенского «Химика» с 1970 по 1980 год и сохранил об Эпштейне мнение, как о человеке оригинальном, глубоко порядочном, открытом людям.