Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Я так смята, точно мне нанесли физическое оскорбление».

Он уже морально ее дефлорировал. В ответ — полный разрыв. Она требует, что бы он вернул ей письма. И тут же иронизирует, оставляя место для маневра, что его автографы продала в Америку за бешеные деньги.

Мопассан в восторге от своей победы. Он задел корреспондентку за живое. Теперь он готов предстать перед ней романтичным, тонкий, чутким. Он просит прощения: на самом деле он не так груб, не так скептичен, не так непристоен, каким предстал перед нею. Ему пришлось надеть маску, ибо он сам имел дело с замаскированным человеком. На войне это допускается. Зато благодаря этой хитрости ему раскрылся один из уголков ее души.

Он объясняет ей, что на балах в Опере, когда тебя интригуют под маской, есть очень хороший способ определить светскую женщину — маску надо пощекотать. Проститутки привыкли к этому и устало отмахиваются, женщины светские сердятся. «Вы рассердились», — констатирует он.

Он еще раз просит прощения, но добавляет, что письма вернет только в собственные ее руки. Значит, свидание неизбежно. И что ради этого он готов вернуться в Париж.

«Розали принесла мне с почты письмо от Ги де Мопассана: пятое и самое лучшее письмо. Итак, мы опять в мире. И затем в «Голуа» напечатана его великолепная статья. Я чувствую. что смягчилась. Удивительно! Человек, с которым я незнакома, занимает все мои мысли. Думает ли он обо мне? Почему пишет мне?» (Запись от 23 апреля 1884 года.)

Итак, они в мире. Они ведь очень похожи. Помните, я рассказывал о их спальнях: и та, и другая напоминали будуары дорогой потаскухи. Эдмон де Гонкур именно так отозвался об убранстве дома Ги де Мопассана. Они очень похожи, а потому могут сразиться, как достойные соперники. И неужели этот эпистолярный роман ничем не кончится? Ради чего же он затевался? Как вы помните, просто так она не отпустила ни одного своего кавалера, с каждым она доводила до финальной точки, то есть до того момента, когда он начинал от нее бегать. И сбегал, кто под венец, как Одиффре или де Кассаньяк, кто просто с глаз долой — из сердца вон, как граф Лардерель, некоторых, кто беден или не знатен, она ставила на место сама: князь Казимир Сутцо или «полтавский гиппопотам» Паша Горпитченко были одинаково отвергнуты. Когда же сбежит Ги де Мопассан? Ведь под венец он явно не собирается. Однако он уже попробовал сбежать, но она его тотчас вернула. Что дальше?

«Тем, что я снова пишу вам, я навсегда роняю себе в ваших глазах. Но я к этому глубоко равнодушна, а затем мне хочется вам отомстить. О, я только расскажу вам про эффект, произведенный вашей лукавой попыткой заглянуть в мою душу.

Я страшилась посылать на почту за вашим письмом, воображая себе фантастические вещи.

Этот человек должен завершить переписку… не скажу чем, чтобы пощадить вашу скромность. И, вскрывая письмо, я готовилась ко всему, чтобы не быть внезапно пораженной. Я была все-таки поражена, но приятно».

Он оказался у ее ног, умоляя о пощаде. Он нежен, доверчив, чуток. Что с ним теперь делать? Неужели встретиться? Но он опасен, он совсем не такой, как другие. Она хорошо это понимает по его произведениям, да и по состоявшейся переписке, с ней еще никто так не разговаривал. Что же с ним делать?

Она нездорова, она пишет ему об этом, не поясняя, что больна чахоткой, она говорит, что нежно настроена по отношению ко всему миру и даже к нему, нашедшему способ быть ей столь глубоко неприятным. Но бесполезно клясться, что мы созданы, чтобы понимать друг друга, оговаривается она, к сожалению, он ее не стоит. Об этом она, конечно, зря заикнулась. Проклятое самохвальство и самомнение. И Мария спохватывается, приписывая в конце письма, написанного, как прощальное:

«Я, кажется, готова забыть, что между нами все кончено».

«Птичка в клетке», хладнокровно решает Ги де Мопассан. Надо только устроить, как и где встретиться, а дальше дело техники, хотя в этом смысле, ему больше нравится иметь дело с проститутками, они намного честнее светских дам. Он писал ей в третьем письме, что выигрывает состязания в качестве «гребца, пловца и ходока». Его лодка называется «Розовый лепесток», на ней он курсирует по Сене, проделывая в день по двадцать миль и останавливаясь в маленьких борделях, которые располагаются прямо на пристанях. В Париже он порой берет девок прямо на вокзале Сен-Лазар, он любит и прачек, и гризеток, не гнушается и светскими дамами, но сколько с ними возни. Здесь он ведет три-четыре интрижки одновременно. Как говорят на Бульварах, «седлает четверку». Он тоже болен, но резкое ухудшение здоровья наступит уже после смерти Марии Башкирцевой, в следующем году. Сифилис — болезнь, протяженная во времени, годами она гложет человека, а он, увы, болен сифилисом. Он тоже умрет, но через десять лет после Башкирцевой, несколько раз попытавшись покончить жизнь самоубийством, умрет в сумасшедшем доме доктора Бланша, окончательно лишившись рассудка. Они и в этом похожи, их обоих ждет довольно ранняя смерть. Две знаковых болезни эпохи подтачивают их молодые и красивые тела. Палочка Коха и бледная спирохета делают свое дело.

Но пока еще есть силы, хочется разрешить эту ситуацию, чтобы она не зашла в тупик. Хотя он и считает, что все в жизни более или менее ему безразлично: мужчины, женщины и события. «Вот мое истинное кредо, и прибавлю, хотя вы и усомнитесь в этом, что я дорожу собой не больше, чем другими. Все в мире — скука, шутовство и ничтожество».

Прочитав его письмо, она запишет под его впечатлением в свой дневник 30 апреля 1884 года:

«Я тоже печальна, и мне кажется, что, несмотря на мою живопись, мою скульптуру, мою музыку, мою литературу, я скучаю».

Вывод напрашивается сам собой: давайте скучать вместе. Он настойчиво ищет встречи:

«В каких кругах вы бываете — орлеанистских, бонапартистских или республиканских?

Я знаюсь со всеми тремя».

Они и в этом похожи, она сначала была легитимисткой, потом, когда увлеклась Полем де Кассаньяком, переродилась бонапартистку, потом, разочаровавшись в нем и присмотревшись к Гамбетте, стала республиканкой. По большому счету, ей все равно, как и ему; образно говоря, она бывает во всех трех кругах.

«Хотите я буду ждать вас в музее (Ха! Это первое место встречи, которое он предлагает, вот и скажи, после этого, что он не знает, с кем переписывается — авт.), в церкви и на улице?

В этом случае я поставил бы только одно условие: не ждать напрасно женщину, которая не явится на свидание. Что вы сказали бы о встрече в театре без знакомства со мной?

Я сообщил бы вам номер своей ложи и пошел бы с друзьями. Номера вашей вы не скажете. А на следующий день вы могли бы написать мне: «Прощайте, сударь»…

Целую ваши ручки, сударыня.