Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.

Ну жалко его, жалко, как вы не понимаете!

Сидит он в высокой башне со звездой и смотрит сухими глазами в угол. Он маленький, и ему всегда хотелось стать удаленьким. Дзюдо занимался, слово держал, бил первым. Не лез на рожон, но от доли своей тоже не отказывался.

И когда привалила нежданно такая доля, не растерялся, вскочил в истребитель и полетел навстречу гибели. Летел, пока не кончилось горючее. Но всю выданную ему землю облететь не смог. Тогда задумался и понял, как тяжела эта шапка.

И никто слова доброго не скажет. Попробовали бы сами, суки.

Он ведь не чемпион, а лишь спарринг-партнер.

Земля постепенно уходит из-под ног, кренится башня со звездой, и уже бежит по лестницам стража – то ли вязать его, то ли с доброй вестью. А ведь хотелось, как лучше, когда шел по красной дорожке упругой своей походочкой чуть вразвалку, а вся эта сволота рукоплескала ему.

Один, совсем один в высокой башне.

Моя жалость по отношению к ВВП стоила мне потери нескольких френдов и нелицеприятного обсуждения в чужом ЖЖ. К сожалению, не могу согласиться с бывшими френдами. Я не стебался, но запись моя вряд ли может считаться признанием в любви и лизоблюдством. Просто мне всегда интересен человек, даже если он президент. И поставив себя на место президента, его нельзя слегка не пожалеть. По сути – это жалость к себе, поставленному в сходные условия. (Как у Кушнера: «В каждом мертвом хороним себя».) Видим себя в этой шапке Мономаха, короче, и страшновато становится.

Насчет «пожалел бы лучше детей» – извините, это не ко мне. Вряд ли человек, у которого 4 детей и 3 внука мог не отозваться на трагедию. Но степень чувств при этом превышает всякую возможность публичного их проявления. Только наедине с собой и в церкви.

А вот отношение к ВВП как к психологическому типу, интерес к тому, почему его любят одни и не любят другие – это чисто профессиональное. Писателям, извините за бранное слово, это свойственно.

Я сидел дома и производил переоценку ценностей. Мне никто не мешал.

Слева плотной стопкой лежали ценности, которые срочно следовало переоценить. Справа лежало несколько ценностей, которые я не собирался переоценивать. С ними было все ясно.

Я брал этикетку, зачеркивал крестом старую цену, а сверху ставил новую. Таким образом у меня получилась стопка старых ценностей с новой ценой. Однако принципиально ничего не изменилось. Мне это не понравилось, и я сорвал этикетки. Теперь выходило, что ценности вообще не имели цены.

Тогда я выбросил эти ценности в окно. Они летели, как бумажные голуби, в самых разнообразных направлениях. Прохожие их ловили и прятали за пазуху.

Мне так понравилось выбрасывать ценности, что я выкинул и все остальные тоже.

– Теперь я свободен от предрассудков! – сказал я удовлетворенно. – Свобода – величайшая ценность.

И я тут же выбросил свободу в окошко. Она упала на асфальт и больно ушиблась. Прохожие обходили ее молча, делая вид, что ничего особенного не произошло.

Update. Подумал о том, как изменилось понятие свободы и отношения к ней за прошедшие тридцать лет. Какую свободу я выбрасывал в окошко 30 лет назад? Ту, о которой все тогда мечтали, не зная ее? Вряд ли. Выходит, что нынешнюю.

Игорь Ким напомнил об одной моей шалости периода перестройки. Как-то написалась в то веселое время политическая сказочка, которую после долгих опасений (с полгода примерно) поместил в газетке «Литератор» ее редактор Борис Никольский, впоследствии депутат Съезда народных депутатов и главный редактор «Невы».

Ну напечатали и напечатали. Апрель 1990 года. Санкций не последовало, плюрализм, гласность и демократия крепчали на глазах.

Через несколько месяцев мне принесли добытую где-то самиздатовскую брошюру с этой моей сказкой. Она была иллюстрирована в лубочном стиле, сзади были выходные данные: «Самиздат 1990 г. Художник Л. Боброва, редактор Р. Иволга».

И добавление: «Доход от продаж пойдет на благотворительные цели».

То есть они эту брошюрку и продавали, значит.

А вот Игорь Ким увидел ее в штабе демократов, когда делал репортаж о безумце, стрелявшем из ружья во время демонстрации на Красной площади. То есть получилось, что эта сказочка и есть главный идейный документ, подвигнувший террориста, потому как в кадре показали крупным планом желтую обложку этой брошюрки.

Жил-был мужик. Звали его Наврод. И была у него жена по имени Парсия.

Наврод полюбил Парсию давным-давно. Умная была шельма, молодая и воинственная. Приходила к нему тайком на сеновал, книжки запрещённые давала читать. «Притесняют тебя, Наврод, – говорила, – обманывают! Ты бы их в распыл пустил, Наврод. А я тебе укажу, что дальше делать».

Послушал её Наврод, женился на ней, а на свадебке под шумок ликвиднул притеснителей. Нарядил он молодую жену в кожанку, револьвер ей сбоку привесил, любуется. Вот, думает, какая у меня самая умная и справедливая Парсия! Всё за меня решает и говорит складно, как мы с нею заживём припеваючи при этом, мать его в душу, компитализме.

Парсия его этим компитализмом ублажала, в избе заместо иконы лозунг вывесила: «Вперёд к победе компитализма!»

Однако времечко идёт, а компитализма всё нет. Парсия мужа погоняет: «Строй, – говорит, – компитализм, и точка!» А Наврод рад бы строить, да не знает, как этот компитализм выглядит, с чем его едят. Пашет и сеет себе потихоньку, как раньше, с Парсией по душам разговаривает. А Парсия знай себе песню поёт: «Нету у меня другой отрады, окромя твоего счастья, Наврод!» Однако покрикивать начала.

Решила она, что Наврод много ест, пышный стал, как калач, принялась его раскалачивать.

Хлебушек по сусекам подмела, коровку со двора увела, Наврода в коммузию определила. А в коммузии той сколько шиша ни сей – шиш получишь!

Пока они так тешились, народился у них сынок, прозвали его Аппликат. Парсии с Аппликатом тесно стало в избе. Наврод им дворец отгрохал, пускай живут, не жалко! Однако Парсия в тот дворец мужа не взяла, в избе оставила. «У тебя, говорит, – Наврод, корни в дерьме, пусть там и остаются. Без корней, – говорит, – ты увянуть можешь».

Остался Наврод по уши в дерьме в своей коммузии. Сколько молочка и хлебушка ни наработает – всё во дворец волокут, а его самого на порог не пускают. Аппликат на дармовых харчах растет не по дням, а по часам. Вымахал здоровенный бугай, с загривка сало капает, глазки маленькие бегают. Стал даже на матушку погавкивать. А Наврода так и вовсе люто невзлюбил: запах от него, видишь ли, не тот. Хотя при случае не забывал напомнить, что он, Аппликат, плоть от плоти Наврода.