Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.

Запил Наврод с горя. Но ведь и попить спокойно не дадут! Стала его Парсия корить да пилить, а потом и вовсе водку запретила давать. Наврод на керосин перешёл, но с керосина не тот кураж. «Гори оно всё синим пламенем! – думает Наврод. – Во дворце, небось, не керосин пьют, а очищенную пшеничную, икоркой заедают, птичьим молоком запивают!» Прознал про те мысли Аппликат, на балконе новый лозунг вывесил: «Всё для блага Наврода, всё во имя его!» Но Наврод уже так пьян был, что букв разобрать не сумел.

А в том забытом Богом государстве жила одна старая дева. Звали её Интеллемунтия. Когда-то давно, ещё до Парсии, был у неё платонический роман с Навродом. Пылко любила она его, хотела в люди вывести. Но Наврод не полюбил Интеллемунтию: субтильная дева была, чахоточная и с гнильцой. Парсия ей потом, когда стала законной супругой, тот роман припомнила и сильно Интеллемунтии навредила. Чуть совсем со свету не сжила. Но Интеллемунтия как-то оклемалась и с тех пор жила тихо – книжечки почитывала, на фортепьянзх играла и на ушко Навроду нашёптывала: «Брось ты эту Парсию, дуру казённую, иди ко мне, будем вместе Моцарта слушать!»

Но Наврод про Моцарта ничего не понимал, думал, что это кто-нибудь навроде Аппликата. Сам же Аппликат о музыке был наслышан, поэтому нещадно гонял Интеллемунтию: письма её к Навроду читал, сажал её в карцер, а иной раз выставлял за границу. Но Интеллемунтия возвращалась, потому что без Наврода жить не могла.

Как-то во время зарубежных странствий прямо на панели подобрала Интеллемунтия двух веселых девушек – Демоклассию и Глазность. Тайком привезла их к Навроду, показала. «Пускай хоть с ними потешится, если меня не любит», – так думала. Полюбились Навроду девицы, особенно Демоклассия. Она ему все дозволяла. Хочешь – пей, хочешь – торгуй, хочешь – работай, и никто тебе не указ, никакая Парсия! Сам думай своей головой. Это Навроду понравилось, хоть голову он уже наполовину пропил. Глазность же бегала повсюду, выпучив глаза, и тыкала Наврода носом: здесь у тебя не так и там не слава Богу! Парсия твоя – старая ведьма, Аппликат – бандит, да и сам на себя посмотри, во что ты превратился! И подсовывала ему вместо зеркала жёлтую прессу. Короче говоря, Навроду она быстро надоела, но продолжал жить с обеими, поскольку подружки.

Прознала про то Парсия, забрала девиц во дворец. Стала с балкона показывать и говорить, как она их любит. И уже вроде не Интеллемунтия их на панели подобрала, а она, Парсия, родила и воспитала. Но к Навроду им пока нельзя, потому как он ещё не готов жить с юными существами и может их испортить.

Аппликат тоже девиц обхаживает, скрипя зубами. «Откуда взялись эти суки иностранные?» – думает. Особенно Глазность ненавидит, потихоньку травит ее крысиным ядом; у той уже глазки помутнели. Похоже, вот-вот наставит рога Навроду.

Чтобы того отвлечь, изобрёл диковинного зверя шизомасона. Нечто среднее между мандавошкой и драконом. Стал им Наврода пугать. Говорил, что все беды от него да от Интеллемунтии, которая, мол, шизомасона вывела. Стал этот шизомасон Навроду мерещиться под каждым кустом. Но внешность у него неясная, как у компитализма.

Интеллемунтия тоже попивать стала, Наврода на митинги тянет. Но Навроду некогда – в очередях за водкой стоит. Стоит и мечтает: «Эх, порешить бы их разом – и старуху Парсию, и сынка её, жирного Аппликата, и юных распутниц Глазность и Демоклассию. И даже ни в чём не виноватую, но гнилую Интеллемунтию. Может, и наступит тогда компитализм?..»

А пока живёт Наврод при плюгавизме.

Так пел Витя Цой. И я тогда тоже, кажется, ждал перемен.

И вот они пришли, перемены. Много перемен. Каждый сезон по перемене.

Год назад я симпатизировал дуэту Саакашвили – Бурджанадзе и желал им победы над старым хитрым Шеварднадзе. Они победили. И что?

Сейчас я с некоторым страхом смотрю на дуэт Ющенко – Тимошенко и боюсь их победы, потому что ей лучше летать на метле, а ему быть привратником ада. Искренняя киевская молодежь, которая поет и пляшет, безусловно, симпатична и хочет перемен. Но их палатки на площади все одинаковые, как у солдат морской пехоты США, и выстроены по ранжиру. Похоже, палатки закуплены заранее оптом.

Я уже не хочу перемен, все они обманчивы, а их провозвестники лживы. Ни один политик не заслуживает того, чтобы ради него драть глотку на морозе. Оранжевые вы наши.

И дядя Янукович тоже, конечно.

Давайте научимся жить какую-нибудь одну скромную жизнь без размахивания флагами, битья себя пяткой в грудь, выкрикивания лозунгов и прочих атрибутов демократии и фашизма.

И если уж на то пошло, выскажу я обиду, которую раньше не высказывал.

Вы знаете, когда от нас отделились казахи и узбеки, грузины и армяне, эстонцы, латыши и литовцы, когда распалась эта великая советская империя, было жаль того, что трудом и кровью нажитое единство народа умирает. Ведь советский народ – это была не фикция. Он был на самом деле. И я, бывая в Тбилиси, скажем, чувствовал, что ко мне относятся как к желанному гостю, почти как к родному. В Прибалтике нет, конечно, но – терпимо, не как к своему, ну тут понятно.

И лишь на Украине (на! на! на Украине!) ты был не гостем, а просто своим. Был братом.

А когда все разбежались, оказалось, что лишь один брат думал, что он брат. А другой так вовсе не думал. Другой носил свой камушек за пазухой, а потом стал чуть ли не говорить, что его порабощали.

«Опомятайтесь, пане!» – как восклицал Остап.

И вот за это обидно, как бывает, когда считаешь человека другом и братом, а он-то, оказывается, другом и братом тебя не считал и всегда тайно мечтал улизнуть, хотя и выпито, и спето было много.

К моему другу и брату Мишке Панину, слава богу, это не относится.

(Ну и Крым, конечно, туда же. Да был бы я братом, я бы сказал: «Брат, возьми себе этот Крым, он твой. Не хочу пользоваться чужим добром по прихоти дурака Хрущева!» Вот так братья поступают.)

Не брат, значит, нет.

Но почему только песни?

За литературу обидно, ей-богу. Издатели вынуждены кустарно готовить этих звезд, тогда как идеи Фабрики годятся и тут.

Берутся десятка полтора смазливых мальчиков и девочек. Ну, можно с небольшими уродствами, характерными для писателей. Очки там, горб, хромота, трубка в зубах, берет набекрень а-ля Илья Эренбург. Желательно, чтобы они умели писать по-русски. Можно с ошибками. Есть корректоры.

На глазах у орущей и визжащей толпы они, сидя за компьютерами, сочиняют романы. Ведущие зажигают:

– Маша пишет роман в духе Акунина!

– А-а-а!

– Саша взялся за триллер, он хочет переплюнуть Стивена Кинга!

– О-о-о!