Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.

Потерял из виду Быкова, телефон не отвечал, а Быков, оказывается, в Штатах. Прислал большое письмо. Читает там какие-то лекции, сочиняет стихи и следит за нашими баталиями.

А меня наши баталии утомили и опустошили. Не люблю, когда нервно и взвинченно. Не люблю ходить и придумывать аргументы, как «размазать» противника по стене. Мне это не доставляет удовольствия. Не люблю видеть людей, к которым отношусь нежно, по другую сторону баррикады, а других, к которым отношусь с опаской, – по ту же, где и я.

Да и баррикады ненавижу, если честно. Особенно возведенные в голове.

Голова должна быть без баррикад.

Я люблю хвалить, люблю поддерживать мысли собеседника. Когда их поддерживаешь, они не падают, держатся друг за друга и вместе добредают до какой-нибудь светлой гавани. А когда лаешься, они никуда не добредают и, ощетинившись, рычат на пороге, как бешеные собаки. Ведь в любом из нас можно найти то, за что нас можно хвалить и любить, как и то, за что можно ненавидеть. Но ненавидеть все равно не надо.

Я надеюсь, что все мы желаем блага России и верим в ее будущее. За исключением тех, кто уверен, что ей вот-вот наступит PIZDETS, как они выражаются. И хотя мы по-разному видим пути к этому благу, нам важно не перебить друг друга, споря о правильности этих путей.

…Милая моя, родная. Ты спишь сейчас, а над тобою кружатся веселые ангелы нашей любви. Той любви, которой не было и нет в этом мире, той любви, рассказать о которой нельзя никакими словами.

Ты прекрасна, и это все, что я о тебе знаю. Ты волшебна, воздушна и искренна. Ты терпишь меня, ты миришься со мной, хотя мне это никак не удается. Ты странное чудо, которое послал мне Господь, когда я утомился от скитаний.

Я люблю тебя, хотя не смею задуматься о том, знаю ли я это чувство.

Я люблю тебя.

Нет, что ни говорите, а бывают женщины, в которых не то чтобы влюбляешься с первого взгляда – такое случается часто, – а готов чисто по глазам, ничего еще не зная о ней, предложить сразу руку, сердце, кошелек и жизнь.

При этом откуда-то берется необъяснимая уверенность, что это правильно и ошибка исключена.

Красота тут ни при чем. Только глаза.

Посмотрел наконец 1-ю серию фильма «Прогулки с Бродским».

Бродский и Рейн в сопровождении маленькой съемочной группы бродят по Венеции. Бродский рассказывает, читает стихи. Рейн практически безмолвен. То есть, вероятно, он что-то говорил, но в фильм это не вошло. И это правильно. Мне приходилось пару раз общаться с Рейном в одной компании, он произвел странное впечатление. Более не буду. Абсолютно неадекватная Бродскому фигура.

Еще раз убедился, что в Бродском больше всего люблю даже не стихи его, которые мне нравятся очень выборочно, но среди них есть действительно гениальные, а совершенно удивительное его отношение к стране, которая его изгнала, и особенно к ее народу, который его, в сущности, не знал и не знает. Очень правильное отношение к народу, и в фильме он об этом отношении говорит.

Ни интеллигентского снобизма, ни интеллигентского сюсюканья и «любви к народу». Но поразительное ощущение единства через язык. Он прямо говорит, что, когда по утрам в ссылке он получал наряд на работу и шел куда-то делать эту работу, он думал о том, что сейчас миллионов сорок человек в России тоже, как и он, идут делать свое нелегкое дело. И он ощущал с ними связь и единство.

Надо иметь смелость, чтобы так сказать. И надо иметь смелость так чувствовать.

Некогда даже сон вчерашний записать.

Поскольку сегодня сна нет ни в одном глазу, пишу старый.

Будто мы где-то далеко на Севере, на каком-то острове в районе Гренландии с довольно большой литературной делегацией. Принимает нас мой шведский друг Петер Курман. Из делегации никого не помню, но помню, что много детей почему-то. Гораздо больше, чем взрослых. То есть взрослых человек 7, а детей вдвое больше примерно. И я всеми руковожу, конечно.

Неизвестно, что мы там делали, но помню, что купили какую-то дуру в деревянной упаковке весом в несколько тонн. Такой грубый ящик в форме куба со стороной в два метра. И его за нами возят на салазках. А там типа станок печатный, офсетная машина.

И я непрерывно думаю – как же мы эту дрянь попрем домой? А переть надо корабликом до Норвегии, чтобы там пересесть на теплоход. В самолет эту дуру не возьмешь.

Петер тоже озабочен нашим выпроваживанием и говорит, что, мол, отсюда ходит регулярный кораблик, но там столпотворение, билетов не достать и неизвестно, возьмут ли станок. Но есть, мол, еще кораблик, которым управляют моряки, пережившие крушение. Тонувшие, то есть, но недотонувшие. При этом он почему-то называл их утопленниками.

Когда он это рассказал, коллеги категорически отказались на таком корабле с утопленниками плыть. И вот мы идем на пристань гурьбой, за нами волокут станок. Неужели у них тележки не было на колесиках? Волоком тащат. И я потихоньку вынашиваю мысль: да бог с ними, с утопленниками! Может, поехать на их корабле? Тонули, но не утонули же! Там просторно, никто с ними плыть не хочет, билеты есть.

Приходим, я собираю группу и говорю:

«Вот что, друзья. Вы видите, есть два корабля. Один обычный, а вторым управляют бравые моряки, сумевшие выжить в сложнейшей обстановке крушения. На каком мы поплывем? Я предлагаю решить вопрос голосованием, это демократично. Голосуют все. Голоса детей тоже считаются!.. Кто за то, чтобы плыть на корабле с недотонувшими, так сказать, матросами?»

И сам первый поднял руку.

И все дети, конечно, тоже подняли руки.

Я обернулся к взрослым членам делегации и говорю: «Ну, вы видели?»

Дальнейшего не помню. Наверное, все-таки уплыли.

Близкие знают, что Масса, когда выпьет сильно, начинает читать стихи. Свои и чужие.

А когда выпьет еще больше, начинает петь.

Поэтому читаю стихи. Петь не буду.

Выбрал три из книги «Этюды пессимизма». Книга, естественно, неизданная, для внутреннего пользования.

Все это написано примерно 35 лет назад.