Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.

Мужик был очень большой, метров четыреста в длину, и небритый. Кроме того, в одних носках.

Движение остановилось. Трамваи выстроились в затылок, а люди пошли пешком. Обойти мужика было непросто.

К счастью, он лежал смирно.

Приехала милиция и начала мужика измерять. Тому стало щекотно от рулетки, которую протягивали вдоль ноги, и он проснулся.

– Где башмаки? – закричал мужик таким голосом, что милиция вся шарахнулась.

Башмаки нашли в Парголове и привезли на грузовике. Мужик успокоился, обулся и ушел.

Редкостные бывают экземпляры.

Один полузнакомый человек, сожитель Ленкиной подруги по университету, мечтал стать писателем. Точнее, зарабатывать этим деньги. Иногда он звонил и, заикаясь, спрашивал какие-то вещи у Лены, боясь спросить у меня. Типа как и чего писать.

Но вот, уж не знаю каким макаром, ему якобы удалось получить заказ на написание некоей художественной книги. Почему я решил, что художественной? Да потому, что в ней присутствуют диалоги, ибо не далее как полчаса назад позвонила Ленкина подруга и стала меня спрашивать (он опять же спросить боится) – как писать диалоги, нет ли каких-нибудь пособий, курсов и т. п. Или не мог бы я научить его писать диалоги.

– Как ты это себе представляешь? – спросил я.

– Ну… Вы ему скажете, где нужно ставить ремарки, а где нет.

– Какие ремарки?

– Ну вот «сказал он». Или «он улыбнулся». Или «рассердился»…

– Настя! – рассердился я. – Если человек берется что-то делать, он должен это уметь. Или научиться. Но сначала. Понимаешь?

– Я ему то же говорю… – уныло отвечала она.

– А ты поговори с ним по душам и запиши на магнитофон. Пусть расшифрует и учится. Или пусть читает мои книжки.

– Он их читал… – она совсем сникла.

– Тогда я бессилен.

Самое интересное, что, когда он подписывал договор на этот заказ, он неоднократно звонил, чтобы проконсультироваться, а сколько это вообще может стоить? Продешевить боялся.

Почему-то мне всегда казалось, что вера не достигается путем размышления и рассуждения. Она дается. Те, кому она не дается, ее ищут, иногда находят умом и становятся более истовыми верующими, чем получившие ее даром.

Получившие веру даром – небрежны. Они не посещают храм, они мало молятся. Они просто верят, то есть ЗНАЮТ, что Бог есть и что он им поможет в трудную минуту. А если не поможет, то это нужно принять со смирением. Значит, заслужили.

Мне случалось встречать людей, которые меняли конфессии путем умственного поиска. То есть им доказывали или они доказывали себе, что православие хуже католичества или буддизма, и переходили туда. Я как-то интуитивно испытывал к ним недоверие, потому что если ты родился православным или иудеем – так будь добр не греши и не ставь это под сомнение. Родителей не выбирают, данную от рождения веру тоже.

Поэтому вера и убеждения – совершенно разные вещи.

Меня можно убедить, что формация капитализма лучше /хуже социалистической. Но в том, что буддизм лучше мусульманства или православия, – для меня сама постановка вопроса дика.

Ибо никто не хуже. Либо ты негр, либо эскимос. Так уж случилось.

Если ждать очень долго, непременно чего-нибудь дождешься. Я стоял на балконе и ждал любви. Я решил дождаться ее во что бы то ни стало.

Сначала я дождался темноты, потом дождя, молнии и грома. Я дождался последних трамваев, пьяной драки, тоски, ярости, нескольких опрометчивых решений, усталости и забвения. Я дождался вдохновения, признания, успеха, популярности, славы, богатства и утренней зари. Потом я дождался первых трамваев, триумфа, красивых женщин, детей, внуков и правнуков. Я дождался покоя, старости и даже смерти.

Любви я так и не дождался.

Съездили на кладбище, положили цветы.

Я там не был 15 лет, с похорон.

Не знаю, есть ли еще примеры, чтобы через 15 лет после гибели артиста к нему «не зарастала народная тропа».

Многих помнят, конечно, и цветы кладут. Но там сегодня, когда мы пришли, была, думаю, пара сотен человек – группами, рассредоточившись по кладбищу, пели песни Цоя, о чем-то говорили. Пьяных не видел. А за весь день побывали, возможно, и тысячи. Потому что шли и шли.

Почти всем им, когда он погиб, было 3–5 лет. Они его не видели никогда.

Когда мне говорят, что народная любовь ничего не стоит, – я всегда не соглашаюсь. Она стоит многого.

Вот популярность стоит немного, это да. Популярного забывают через полгода, даже если ломились на его концерты и запоем читали его книги. Чаще всего его забывают уже при жизни.

Всего неделю назад бурно обсуждали здесь личность Цоя, а сегодня узнал, что умерла Марьяна Цой.

То, что у нее рак, я знал давно. Но последние годы не пересекались.

В становлении Виктора как музыканта и звезды ее роль невозможно переоценить.

В своем интервью годичной давности она упоминает о нашей книге о Цое и говорит, что этот опыт не оставил ей приятных воспоминаний.

«Очень сложно писать, когда знаешь, что пишешь не просто так, а для издания на всю страну. Огромная ответственность, сроки поджимают, сосредоточиться трудно. А я к тому же человек акустический.»

Я помню, как она мучалась, как я выжимал из нее этот текст, он получался вялым, беспомощным и неинтересным. Редактурой уже трудно было поправить. Если бы мы тогда пошли по тому же пути, что с другими мемуаристами – записи на магнитофон живого устного рассказа и последующей его обработки, – результат был бы иным. Но это требовало огромной работы, потому что друзья Цоя обычно укладывались в один вечер со своими мемуарами, а тут была целая жизнь, пусть и короткая.

Прощай, Марьяна.

Предыдущий моя пост, а точнее, повод к нему, навеял воспоминания о том, как юный Валера Панюшкин носил мне первые свои сочинения, а я мэтрствовал. И одной из заповедей, которые я вдалбливал в белокурую ангельскую головку Бепса, была простая истина: «Бепс, запомни: о чем бы ты ни писал, ты всегда пишешь о себе».

Боюсь, Бепс воспринял ее слишком буквально.

В ту пору я сам занимался такого рода лирической журналистикой в должности рок-дилетанта, публикуя в «Авроре» статьи о музыке, написанные от первого лица. Непременным правилом было писать о том, чему я лично был свидетель, что сам видел. Такой подход обеспечивает автору наибольшее доверие публики. Она готова простить ему погрешности наблюдения, странные интерпретации, если видит искреннее желание узнать новое, например. Или же искреннее негодование, пафос, сострадание.