Виктор Баранец - Потерянная армия: Записки полковника Генштаба

Серега не знал, что после того как он притормозил на светофоре у первого же поста ГАИ, его машина уже через минуту превратится в «объект захвата». Кровь убитого лося просочилась из багажника и образовала лужу на асфальте…

Когда Серега только свернул с кольцевой, яркий лобовой свет ослепил его и он, едва успев притормозить, увидел сквозь стекло людей в черных масках и автоматные стволы…

— На землю!!! Руки за голову!

Его шеф не проснулся даже от этого крика. Когда его разбудили — заорал благим матом, умоляя «не убивать»…

Серега рассказывал, что когда после проверки документов и охотничьей лицензии их отпустили, в салоне стоял запах мочи…

Я улыбаюсь, глядя на лицо этого ставшего мне почти родным курского пацана, который начинал службу с того, что был обязан несколько ночей подряд неусыпно следить за тем, чтобы у кровати сержанта-«деда» не прозудел ни один комар. Дед перед строем роты назвал Серегу «Главкомом личной ПВО» и объявил, что пролет одного комара в район его кровати приравнивается одному наряду вне очереди…

А утром сонный Серега выехал на маршрут. В районе высотки на Краснопресненской, у зоопарка, он со всего маху влетел на своем «уазике» в задницу «мерседесу». Автобазе МО был выставлен крутой штраф. А моего солдата надолго лишили водительских прав…

Когда Серега проснулся, мы почти поползли по Кутузовскому в сторону Арбата и я не сводил с солдата глаз, заставляя его отвечать на совершенно дурацкие вопросы — лишь бы он опять не начал клевать носом баранку.

Серега кое-как взбодрился и стал азартно рассказывать об устройстве генеральской дачи, планировка которой никак не нравилась жене кадровика. Из-за этого после ее очередного инспекторского визита солдатам пришлось крушить стены уже в третий раз. Когда хоромы, наконец, воздвигли — стали завозить мебель. Завозили ночью — без лишних глаз. Серега говорил:

— Мы привезли итальянскую стенку аж за двенадцать тысяч баксов…

«Ровно столько могла стоить сегодня наша общая смерть», — мрачно думал я, слушая невыспавшегося солдата и вспоминая отставного полковника, который тайком собирал у нас на Крылатских холмах пустые бутылки: он не был бомжем, алкоголиком или членом партии «зеленых». Он жил с парализованной матерью, и ему не хватало пенсии, чтобы расплачиваться с врачами и покупать дорогие лекарства.

Пустая бутылка.

Итальянская стенка…

Чем хуже положение в армии, тем громче генштабисты ворчат на Кремль, на правительство. Начальники реагируют на это по-разному. Умные стараются не замечать (потому как в своем кругу будь-будь как чихвостят кого положено). Глуповатые и не излечившиеся еще от советской боязни критиковать власть, — ее рьяно защищают и надрывают пупки, демонстрируя лояльность. Иногда мне кажется, что если бы им разрешили каждое утро стоять на подоконниках во время проезда Верховного главнокомандующего по Знаменке в Кремль и кричать о своей преданности власти, — таких бы набралось на Арбате с дюжину. Но генерал Косаринов, наверное, орал бы громче всех.

Однажды на совещании он сказал:

— Кто не может служить по идейным соображениям, — пишите рапорт и уходите.

Генералу легко сказать. Он звезду свою уже получил, и у него проблем с идейными соображениями нет. Теперь уже о второй думает. Его в этой жизни все устраивает. Новую квартиру получил. Земельный участок пробил. Японский радиотелефон в машину поставил. Приглашениями из иностранных посольств стол завален. За кордон в очередной раз смотался (в Чечню, правда, поехал только тогда, когда министр ногами затопал). Сына какого-то банкира от армии отмазал. Не «за так», конечно. Поскольку наследник бизнесмена никаких талантов не имел, но умел отличить рояль от пианино, его прикомандировали к нашему Образцовому минобороновскому оркестру, где он пару раз разложил музыкантам ноты на пюпитры, а на третий раз испарился. Где-то в баре сидит, а служба идет. Все о’кей!

Душа все больше противится не только этим мелким гадостям — всему порядку вещей в армии, в стране. Если только воткнуться в пережевывание бумаг и еды, если только и думать о том, когда, наконец, нам выдадут получку и под рюмку водки по вечерам костерить порядки, — легко превратиться в государственное животное. Как там полковник Чикинов сказал? «Если про политику не думать, можно быдлом стать».

Быдлом быть не хочется. Хочется осмысленности всей нашей ежедневной суеты. Хочется видеть, что суета эта в конечном итоге своем есть созидание армии, а не ее медленные похороны. Но ведь хороним не только армию — Россию. Что же это за политика такая, когда девять человек из десяти кричат, что армия гибнет, но ничего решительно при этом не меняется?

Еще не так давно я громко смеялся, когда мне говорили, что китайцы без единого выстрела пешком придут в Москву. Я посмеивался и тогда, когда мне говорили, что однажды меня в постели разбудит американский спецназовец Джон. Теперь я не смеюсь.

Мы уже который год, будто зомбированные в гигантском дурдоме, смиренно ходим по замкнутому кругу. И отупело бубним одно и то же: «Реформа, реформа, реформа…»

А тем временем все больше «быдлеют» и Россия, и ее военный люд.

Я так жить не хочу.

Россия погрязла в болоте реформаторской демагогии. Новая власть и порожденный ею класс воров спешат поскорее обогатиться. Пикетчики-анпиловцы яростно орут под окнами Генштаба, что «трупный запах, исходящий от режима, уже ползет по стране».

На это мой друг и духовный наставник отставной полковник Петрович глубокомысленно заметил:

— Мировой опыт показывает, что дольше всего существует та власть, от которой исходит трупный запах…

Тот, кто не умеет и не хочет воровать, тот неистово ждет новой, лучшей власти, которая хотя бы примитивно отвечала надеждам большинства народа. Ибо, наверное, не бывает в природе такой власти, которая бы в равной степени устраивала всех.

В городах и весях, в больших и малых гарнизонах закипает людская ненависть к существующим порядкам. Убогое гигантское большинство, влачащее полускотское существование от получки до получки, ненавидит тонущее в роскоши и богатстве ворье, в каждом долларе которого — человеческая жизнь или присвоенный кусок государства.

— Столкновение враждующих лагерей неизбежно, — сказал однажды полковник Чикинов, — не бывает социальных противоречий, которые отмирали бы сами собой.

У Чикинова когда-то явно была пятерка по марксистско-ленинской философии.

— Хрен вам, а не столкновение, — сказал ему жестокий реалист Петрович. — Веками враждуют щуки и караси, но направление рек при этом не меняется. Вот вам и социальное противоречие. Не надо насиловать природу. Даже если это ваша жена..