Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых

— Так и было, — произнесла Великая княгиня, — я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я не могла ничего с собой поделать.

Чтобы избежать этого отвратительного общества, мы часто уходили в горы на охоту, но по возвращении нас ожидало прежнее существование, глубоко оскорбительное для меня. Мне удалось добиться свободы хотя бы по вечерам. Как только заканчивалось вечернее чаепитие и Государь усаживался за игорный столик, я тотчас же уходила к себе, где могла вольно вздохнуть. Так или иначе я переносила ежедневные унижения, пока они касались лично меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это выше моих сил. У меня их крали как бы между прочим, пытаясь сблизить их с ужасными маленькими незаконнорожденными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детенышей. Между мной и Государем разыгрались тяжелые сцены, вызванные моим отказом отдавать ему детей помимо тех часов, когда они, по обыкновению, приходили к дедушке поздороваться. Однажды в воскресенье перед обедней в присутствии всего общества он жестоко упрекнул меня, rfo все же победа оказалась на моей стороне. Совместные прогулки с новой семьей прекратились, и княгиня крайне раздраженно заметила мне, что не понимает, почему я отношусь к ее детям, как к зачумленным.

Помимо всего прочего. Государю однажды пришла в голову невероятная мысль привезти Наследника и его супругу в тайный дом, где некогда останавливалась княгиня Юрьевская. Он даже заставлял их там пить чай и в продолжение чаепития кормил бесчисленными воспоминаниями о восхитительном прошлом, которым он наслаждался в этом доме четырнадцать лет назад!!!

Все это Цесаревна поведала мне сквозь потоки слез. Когда я вновь увидела ее месяц спустя, после возвращения Государя, она сказала мне по секрету, что ей пришлось пожертвовать даже детьми, чтобы сохранить мир в семье. Император не отказался от своего намерения сблизить своих детей и внуков и, решив принять тактику нападения, приходил навещать Великих князей со всей своей незаконнорожденной ватагой и требовал, чтобы и Великие князья навещали ее в свою очередь. Приходилось с ними встречаться на воскресных семейных обедах, а также на детских балах, устраиваемых Императором с двойной целью — для развлечения своих малышей и для того, чтобы общество привыкало к их присутствию. На эти балы приглашались члены Царской семьи имеющие малолетних детей, и представители общества со своим потомством. Юную компанию развлекали фокусники и марионетки, тогда как людям серьезным, которые еще помнили, эти собрания переворачивали душу и нервы, тем более что место для проведения увеселений было выбрано крайне неудачно по воле того, кто к этому времени, казалось, уже не имел ни сердца, ни нервов. Поскольку сама я, благодаря особой милости Провидения, была избавлена от необходимости присутствовать на этих роковых вечерах, я приведу здесь впечатления Великой княгини Ольги Федоровны.

— Вы не поверите, — говорила мне она, — как мы страдали во время этих собраний, проходивших в гостиных Государыни. Дети Юрьевской, занимавшие с матерью верхний этаж дворца, спускаясь, проходили через спальню Государыни и часто задерживались там и играли, поднимая невероятный шум. Старые слуги Императрицы, как и раньше, стояли у дверей ее кабинета и олицетворяли собой в моих глазах memento mori или призраки прошлого, так внезапно рухнувшего и так скоро забытого! Мы издалека делали им дружеские знаки, и бедняги отвечали нам лишь взглядом, но, уверяю вас, весьма красноречивым. Иногда мы не могли сдержать слез, даже я, хотя не могу похвалиться чрезмерной чувствительностью.

Однажды я спросила у Цесаревны, как она объяснила детям столь странное положение, ведь ее старшему сыну было всего двенадцать лет!

— О, это было столь тяжело, сколь и неприятно! — воскликнула она. — Княгиня Юрьевская, впервые появившись у нас на семейном обеде — разумеется, без всякого приглашения, «имела бестактность не скрывать своей близости с Государем. На моего старшего сына это, видимо, произвело сильное впечатление, потому что вскоре он спросил меня: не родственница ли нам эта дама? Я была совершенно не готова к такому вопросу и просто ответила — нет. Но он весьма рассудительно заметил мне, что «дамы из общества никогда так не обращаются к дедушке, как она». Я поняла, что отступать некуда, и сочинила сказку, которую все матери вынуждены рассказывать своим детям, то есть что император женился на вдове и усыновил ее детей. Но и на этот раз он не слишком мне поверил, и я заметила, как он страшно побледнел.

— Как он мог это сделать, мама? Ты ведь сама знаешь, что в нашей семье нельзя жениться так, чтобы об этом не узнали все.

Он ушел от меня задумчивый и завел этот же разговор с гувернером, которому высказал:

— Нет, тут что-то неясно, и мне нужно хорошенько поразмыслить, чтобы понять.

Какой страшный удар для матерей, дрожащих за своих детей, чтобы дурное не коснулось преждевременно их неокрепших душ! Великая княгиня рассказала мне еще один пример невероятного бесстыдства княгини Юрьевской.

— В день рождения моего маленького Миши она явилась к нам — можете себе представить! — с полными руками подарков для моих детей!

Я не смогла сдержать негодующего возгласа:

— Как, и вы это стерпели, сударыня?

— Что мне оставалось делать? Наша единственная цель — сохранить мир. Великий князь в этом отношении гораздо выше меня — он смирился и хранит молчание. У меня же — я чувствую — портится характер, и я становлюсь злой из-за того, что я несчастна.

Мне известно, что Великого князя упрекали в том, что он не защищал свою супругу в столкновениях с Государем, но его положение Наследника трона настолько исключительно деликатно, что малейшее противодействие с его стороны могло повлечь за собой скандал и разрыв с непредсказуемыми последствиями. Император становился все более категоричным, не терпел никаких возражений, и пассивное повиновение было единственно возможной линией поведения для Великого князя и разумным выходом, который не подлежит никакой критике.

Прежде чем перейти к описанию приезда Государя (к полугодовой дате траура), я хочу сказать несколько слов о фрейлинах Государыни, к числу которых принадлежу сама. К этому времени нас оставалось очень мало в Петербурге. Графиня Лиза Милютина (впоследствии вышедшая замуж за князя Сергея Шаховского) уехала в качестве сестры милосердия в экспедицию в Геок-Тепе. Графиня Тигенгаузен и ее племянница Нина Пиллар жили в Крыму, в Кореизе. В Зимнем дворце остались только графиня Блудова, Дарья Тютчева, Надин Бартенева и я.

За два дня до приезда Государя Дарья Тютчева сообщила мне, что решила удалиться от двора и поселиться в Москве вместе с сестрами. Я нашла это весьма натуральным и даже завидным. Она показала мне письмо, которое написала Государю. Это письмо закрывало перед нею двери дворца. Молва о нем разнеслась невероятно быстро, не знаю через кого, но оно стало настоящей сенсацией в нашем обществе, и без того слишком возбужденном в преддверии ожидавших нас событий. Его цитировали и толковали на все лады, не могу не упомянуть его и я. Написанное прекрасно, в почтительном тоне, оно содержало высказывания, с которыми все же было трудно согласиться. Поблагодарив Государя за оказанную ей милость и сохранение всех материальных привилегий, которые ока была счастлива принять, считая их данью священной памяти покойной, а не своим достоинствам, она прибавляла следующую фразу: «Мне известно. Ваше Величество, что Вы вернетесь не один, а это означает полную перемену. Можете ли и захотите ли Вы обещать, что я никогда не буду поставлена в положение, оскорбляющее мои чувства к нашей обожаемой Государыне?» и т. д. Нет нужды воспроизводить все послание — в этих словах выражено самое главное.