Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых

Я была в церкви у обедни, когда мимо меня прошел Бажанов, возвращавшийся после этого свидания. У него было опрокинутое лицо. Он шел нетвердой походкой и, когда подошло время молебна, отказался служить под предлогом внезапного недомогания.

«Император Александр II играет с детьми в своем кабинете в Зимнем Дворце». Художник Эдуард Петрович Гау.

— Отец Никольский обвенчал их, пусть отслужит и молебен, — сказал он.

Никто из нас, разумеется, не был туда приглашен. Мы увидали Государя только на следующий день в церкви в крепости, где каждый месяц двадцать второго числа служили панихиду по Государыне. В тот день исполнилось полгода со дня ее кончины. Приехав туда, я нашла Царскую семью в полном сборе в ожидании приезда Императора. Невозможно представить себе более мрачных и унылых лиц. Во всех сердцах читался двойной траур.

Один из тех, кто был в Крыму, сообщил мне, что здоровье Государя превосходно и выглядит он великолепно. Я же, напротив, нашла его похудевшим и так переменившимся, что невольно была растрогана, а увидав его слезы во время молитв, почувствовала, что сердце мое смягчилось и утратило прежнюю жесткую непреклонность.

Войдя в церковь. Государь пожал руки мне и графине Блудовой, но по окончании панихиды я постаралась не попадаться ему на глаза. Однако он отыскал меня за колонной и, подойдя сказал, что получил депешу с извещением о скором получении письма от Великой княжны.

— Это ответ, — добавил он, делая ударение на последнем слове и пристально глядя на меня. Я, разумеется, поняла, что он сообщил дочери о своем браке, чего я прежде не знала. Я вновь опустилась на колени перед могилой Государыни и со слезами просила ее молиться за свою бедную дочь, сердце которой было разбито.

В тот же день я написала Великой княжне и стала с нервным страхом ждать ответа. Как я и предвидела, она ответила очень коротко, не желая распространяться о столь тяжелом предмете. Я не ошиблась в том, какая борьба должна была в ней происходить между любовью, долгом и горем.

Я привожу здесь отрывок из ее письма, а также несколько отрывков из своей переписки того времени.

«Лондон. 7 декабря 1880 г. Я очень признательна Вам за то, что Вы лишь коротко коснулись этой темы. Она останется меж нами запретной, по крайней мере в настоящее время. Быть может, когда-нибудь, в отдаленном будущем, мы сможем поговорить об этом. Я давно знала все, кроме того, что женитьба свершилась, но я никогда ни с кем, кроме мужа, не говорила об этом предмете. Надо ли Вам говорить, как я страдала, но Господь пришел мне на помощь. После страшной борьбы я, наконец, смирилась. Единственно, у меня теперь очень долго не увидите в России. Я дала себе слово не приезжать туда — разве только в случае крайней необходимости» и т. д.

Каково же было мое удивление, когда вслед за этим письмом, предписывающим мне строгое молчание, я вскоре получила другое, с прямо противоположным содержанием. Я тогда еще не знала, что Государь через посредничество Лорис-Меликова оказывал сильное давление на дочь, понуждая ее приехать в Россию.

Лорис, приближенный к Царской семье весьма недавно, не мог понять, какое отвращение внушало Великой княжне то, что он называл свершившимся фактом, и через какие нравственные трудности ей предстояло пройти, чтобы принять этот факт и приехать в Россию в новом положении. Он хотел, помимо всего прочего, доставить удовольствие Государю, способствуя приезду его дочери. Я гораздо позже узнала обо всех этих ухищрениях и поспешила объясниться с Лорисом. Меж нами возник горячий спор — Лорис-Меликов изрядно насмешил меня тем, что выставил как аргумент свои личные чувства к Великой княжне.

— Вы думаете, я люблю ее меньше вас! — воскликнула я в сердцах. — Но все же я предпочитаю быть с ней в разлуке десять лет, нежели видеть теперь ее здесь.

Граф Лорис сделал вид, что я его убедила, и пообещал впредь не уговаривать Великую княжну вернуться.

Я не вполне была уверена в результатах моего красноречия и почувствовала в его мнимом согласии гораздо более рациональный, если не сказать эгоистичный, мотив. Вследствие того что в Зимнем дворце обосновалась новая клика, волнения и недовольства в семье, прежде отличавшейся большой сплоченностью, стали почти ежедневными, и Лорис, призванный играть труднейшую роль миротворца, возможно, испугался осложнений и новых недоразумений, которые могли быть вызваны присутствием Великой княжны.

Приведу отрывок из второго письма Великой княжны от 2 января 1881 г.:

«Одна мысль мучит меня. Прошлым летом, уезжая из Царского Села, я обещала папа приехать на следующий год, но возвращаться теперь в Россию мне страшно претит, и в то же время мне очень не хотелось бы огорчать папа. Не знаю, на что решиться. Так что вопреки моей просьбе, обращенной к Вам в предыдущем письме, я хочу один раз отступить от избранной линии поведения. Мы все же слишком близкие с Вами друзья, чтобы я не могла просить у Вас совета. Напишите мне подробно и без малейшего стеснения все, что Вы видите и знаете. Вы окажете мне дружескую услугу и, чего бы это Вам ни стоило. Вы сделаете это для меня незамедлительно, не так ли? Я хочу, чтобы Вы откровенно мне сказали: в каком положении дела, каково будет наше положение по возвращении в Петербург и не будет ли оно слишком тяжелым для меня, по Вашему мнению? Родные не пишут да и не могут часто писать. Трудно найти оказию, так как даже на курьеров уже нельзя положиться. Я рекомендую воспользоваться английским курьером» и т. д. Далее она добавляет:

«Нужно ли говорить, какие мысли и чувства возникают у меня при воспоминании о прежних рождественских праздниках! Последнее Рождество было мучительным, но мы были еще все вместе под прекрасным каннским небом — солнце и великолепная природа зарождали в сердце надежду! Мама была с нами, и мне казалось, что мы сможем уберечь ее надолго! Богу было угодно иначе! Я знаю, что там она гораздо счастливее и надо благодарить Всевышнего за то, что она покинула эту землю, но слишком жестокое для нас это испытание» и т. д.

Прежде чем написать Великой княжне, я попросила Великого князя Алексея Александровича зайти ко мне и говорила с Цесаревной, желая узнать мнение семьи прежде, чем изложить свое моей бывшей ученице. После долгих бесед с ними я написала следующее:

«Я виделась с Вашим братом Алексеем и Вашей невесткой. Мое письмо в ответ на Ваше практически не нужно, поскольку Цесаревна решила писать Вам сама. Мы все трое сошлись на одном мнении относительно Вас и решительно не можем представить себе Вашего присутствия в новом окружении. Очень нетрудно представить себе заранее в мельчайших подробностях положение, которое Вас здесь ожидает. Живя под одной крышей с Государем, Вы и Ваши дети будете вынуждены ежедневно вступать в общение с новой семьей. Это неизбежно. Найдете ли Вы в себе мужество противостоять такому положению дел? Только не стройте иллюзий. Борьба не приведет ни к чему. Вы должны будете подчиняться всему, что от Вас потребуют, и Ваша жизнь в Зимнем дворце будет сплошной цепью уступок, очень неприятных для Вас и Вашей семьи, потому что сближение, которого стремятся достичь и которое заставляло страдать Цесаревну во время пребывания в Крыму, непременно установится после Вашего приезда. Я допускаю, что Вы, как и прежде, станете центром собраний, но на них теперь станет бывать и княгиня. Допускаю также, что приглашения будут делаться по-прежнему от Вашего имени, чтобы привлечь тех, кто пока держится в отдалении, но, как только Вы уедете, раз заведенный порядок будет продолжаться, только на Вашем месте гостей будет принимать княгиня Юрьевская. Впрочем, все это не самое главное. Я говорю об этом только для того, чтобы Вы поняли, какое вредное влияние окажет Ваш приезд на общество в целом. Меня более заботит другое — и прежде всего Вы. Я не вижу никакого резона в том, чтобы торопить Вас с приездом в Россию.