Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

В этот же вечер великий князь был в лицее на спектакле, устроенном воспитанниками по случаю гоголевских юбилейных торжеств. Давали «Ревизора». Играла молодежь очень недурно.

20-го состоялось первое заседание комитета попечительства трезвости в этом году. Все намеченные мною вопросы удалось провести, в этом же заседании утверждены были штаты служащих в учреждениях попечительства.

21-го числа у меня был чрезвычайно суетливый день. В 11 часов утра было заседание Дамского комитета, затем торжественное чествование Гоголя на его могиле в Даниловском монастыре. Оттуда мне нужно было поехать за моей воспитанницей Марицей Михалковой, поехать с ней по магазинам, так как баронесса Врангель, с которой она жила, уехала в Петербург к матери, которая очень серьезно заболела.

В три часа дня у меня было заседание с заведующими народными домами в канцелярии попечительства, в 6 часов вечера – пажеский обед в Эрмитаже, председательствовал старший паж А. А. Пушкин – сын поэта, в 8 часов вечера я уже был на заседании в Иверской общине, оттуда в 10 часов вечера уехал на гоголевский спектакль в Малый театр. В таком роде были и все последующие дни масляной недели, завершившиеся 24-го февраля обычным folle journeé в Нескучном.

Я был до такой степени уставшим, что ног под собой не чувствовал, а надо было дирижировать и не показывать вида усталости. Мне казалось, что все у меня не клеится и в зале мало оживления. Я был рад, когда наступило 11 часов вечера и можно было закончить танцы. На другой день открывались два народных дома, в Бутырках и в Садовниках, в первом из них ожидались их высочества. Поэтому, вместо того чтобы ехать домой и лечь спать, я отправился верхом через весь город в Бутырки, где всю ночь шла лихорадочная работа: спешно все мыли, чистили, развешивали картины, приводили в порядок.

В Садовники я уже не заезжал и вернулся домой в 5-м часу утра. Учреждения наши в Бутырках и Садовниках вышли на славу. Их высочества очень были внимательны к служащим, и великий князь очень много говорил с М. А. Сабашниковой – нашей заведующей всеми библиотеками и читальнями, положившей всю свою душу в это просветительское дело.

В ночь с субботы на воскресенье мирная жизнь нашего попечительства трезвости омрачилась трагическим происшествием. В 12 часов ночи – час ночной торговли – в народный дом у Немецкого рынка пришел один юноша 18-ти лет из «золоторотцев» [580]в нетрезвом виде и хотел проникнуть в столовую, но не был допущен распорядителем. Тогда он начал буянить, драться, пришлось его вывести и передать тут же стоявшему на посту городовому. Городовой его даже не тронул, а просто сказал ему: «уходи, брат, домой, выспись». Субъект этот отошел и потом вдруг неожиданно, подойдя к городовому сзади, всадил ему нож в спину. Несчастный городовой, старик 72-х лет, стоявший на этом посту с 1880 года, упал замертво. Во вторник первой недели поста его хоронили. Я приказал запереть народный дом до окончания похорон и всем служащим быть на похоронах. Я сам приехал на похороны и возложил на гроб несчастного венок от попечительства.

25-го вечером в генерал-губернаторском доме начальник тибетской экспедиции известный путешественник капитан Козлов [581]сделал очень интересное сообщение о результатах экспедиции в присутствии их высочества, нас, лиц свиты, и некоторых приглашенных.

3-го марта их высочества уехали в Петербург и взяли меня с собой. Я был рад немного отдохнуть от всех дел и суеты московской, повидать свою сестру и побывать в родном полку. Был я и у Витте – министра финансов – по делам нашего попечительства трезвости, чтобы по поручению председателя просить об утверждении сметы и испросить некоторых указаний по ведению дела. Витте был очень любезен и выразил мне полное одобрение тому направлению, которое мы избрали, сказал, что при таком направлении мы всегда можем рассчитывать на поддержку его министерства. Я ушел от него подбодренный и удовлетворенный.

18-го марта я уехал из Петербурга, так как срочные дела меня ждали в Москве, и великий князь меня отпустил от себя.

В Москве я был в Художественном театре на репетиции пьесы «Мещане». Пьеса мне не понравилась, но сыграна была она очень хорошо, некоторые сцены были потрясающие. Что тяжело, это то, что в пьесе не было ни одной выдающейся личности, на которой бы можно было остановиться. Реально же и жизненно все до невероятия. Их высочества вернулись в Москву 22-го марта.

25-го марта, в день Благовещения, их высочества посетили «concours hyppeque» в городском манеже, было людно, но довольно скучно, вечером состоялся в присутствии их высочеств концерт инвалидов в Большом театре. Мы, лица свиты, сидели в большой средней царской ложе. Концерт был очень красив и удачен.

На другой день вечером в штабе округа в присутствии великого князя полковником Симанским прочтено было сообщение: «Операционное направление при наступающем движении русских войск в Карпатах». Симанский читал ясно, отчетливо, но без души и подъема, отчего его сообщение много проиграло.

Это время совпало с откомандированием Гадона для временного командования 5-м гренадерским Киевским полком. Я рад был за него, но для меня это было некоторой потерей, мы гораздо реже виделись, так как он все время проводил в полку, а кроме того, его откомандирование прибавило мне много работы по адъютантской службе, я остался один из адъютантов, живших при великом князе, да и дежурства приходились чаще, а между тем дела по опеке, попечительству трезвости все больше и больше разрастались и у меня буквально не бывало минутки свободной.

В конце марта в Москве, открылась Всероссийская пожарная выставка. [582]Она была представлена удивительно красиво, было очень интересно. К открытию выставки приезжал великий князь Владимир Александрович, президент Всероссийского пожарного общества. Пробыв сутки, великий князь уехал. Вернувшись с выставки, я почувствовал какую-то неловкость в шее, сначала я не обратил внимания, думая, что мне надуло, в результате сказался карбункул, который меня промучил две недели. Пришлось его вскрывать, я ездил в Иверскую общину на перевязки почти ежедневно, это отнимало у меня массу времени и мешало работать. Очень это было некстати. До самой Пасхи я все возился со своим карбункулом и только к заутрене мне положили сухую повязку без дренажа, а на Фоминой неделе [583]я уже был без повязки.

Несмотря на карбункул, я продолжал всюду ездить по службе и работать.

2-го апреля получено было очень печальное известие о трагической кончине Д. С. Сипягина – министра внутренних дел.

В этот день было назначено заседание Комитета министров, происходившее в Мариинском дворце. За полчаса до начала заседания туда приехал неизвестный человек в военной форме и сказал швейцару, что у него есть пакет, который он должен срочно передать министру внутренних дел. Швейцар сказал, что министра еще нет и предложил мнимому офицеру подождать. Как только Сипягин вошел в подъезд и снял с себя шинель, неизвестный подошел к нему и, передав ему пакет, тут же произвел в него четыре выстрела из револьвера, смертельно ранив его двумя пулями. Сипягин упал, обливаясь кровью, его отвезли в ближайшую Максимилиановскую лечебницу, [584]где он через час скончался. Убийство это поразило всех своей простотой: как этот швейцар так легкомысленно допустил в швейцарскую неизвестного человека дожидаться министра, как это никакой охраны в Комитете министров не было – непонятно. Жаль было очень Сипягина и как министра, и как человека, честного в полном смысле этого слова. После панихиды в лечебнице тело Сипягина перевезли на Фонтанку в министерский дом, где в тот же вечер была вторая панихида в присутствии государя и всей царской семьи. Отпевали его 4-го апреля, похоронили в Александро-Невской лавре.