Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

На место Сипягина назначен был Плеве. Я приветствовал это назначение, хотя и не симпатизировал ему. Приветствовал же я потому, что считал Плеве дельным и умным, считал, что при данных обстоятельствах необходимо было назначить того, кому бы не пришлось учиться, кто бы не был новичком в деле, Плеве как раз подходил к данному моменту, так как был в курсе дел министерства. Я помнил Плеве во время голодовки 1892 года, когда мне пришлось лично ему делать доклад по моей командировке тогда в Саратовскую губернию. Он произвел на меня впечатление сухого, делового, работящего человека, а затем я всегда слышал от своего двоюродного брата Грессера, петербургского градоначальника, что в министерстве внутренних дел в то время самым дельным был Плеве и от него можно было всегда получить дельные серьезные указания.

Одновременно с убийством Сипягина получены были тревожные сведения о ряде беспорядков в Полтавской и Харьковской губерниях, где под влиянием агитации были разгромлены помещичьи дома и имения. Беспорядки эти вызвали разные волнения среди крестьян и в других губерниях, я очень боялся за южное михалковское имение, где крестьяне, судя по письмам управляющего, тоже не были совсем спокойны. К счастью, там обошлось благополучно.

Пасха в этом году была 14-го апреля, на третий день, как всегда, состоялись спектакли в пользу Иверской общины во всех императорских театрах. В конце Пасхальной недели я ездил в Герлиц навестить моего больного Михалкова, пробыл у него два дня, первый день провел с ним от 4-х дня до 9-ти часов вечера, второй – от 12-ти до 6-ти, ездил с ним кататься, а в день своего отъезда еще пришел к нему проститься в 11 часов утра. Он, по-видимому, был рад меня видеть и, хотя не произнес ни слова, приветливо улыбался и показывал знаками, что очень доволен. Я привез ему копченого сига, икры, свежей и паюсной, и большой черный хлеб. Это ему доставило большое удовольствие. Остальное время я сидел в Герлице у себя в гостинице и занимался делами, которыми я нагрузил целый мешок и взял с собой. Так было спокойно, тихо, никто не перебивал меня, и я сделал в два неполных дня больше, чем сделал бы за неделю в Москве.

Прямо из Герлица я проехал к своему брату в Курск и, проведя у него два дня, вернулся в Москву 29-го апреля, ко дню рождения великого князя. По дороге в Курск, я еще заехал в Минск к моему другу Вельяминову, у которого переночевал, вернее, проговорил с ним всю ночь. Мы давно не виделись, и было много о чем переговорить. Под очень приятным впечатлением от свидания с Вельяминовым и его детьми я выехал дальше. В Москве меня ожидал ряд неприятностей. Галл, который был опекуном детей Михалкова Марицы и Володи и от которого Марица отошла, выбрав меня своим попечителем, не мог успокоиться и не отпускал Володю жить с Марицей, а между тем я все наладил, чтобы устроить обоих детей вместе в Москве с баронессой Врангель, как я писал выше. Желая опять взять под свое влияние Марицу, он написал прямо управляющему Назарьевым, что 15-го мая приезжает со своей семьей туда на лето. Меня это ужасно встревожило, так как опять Марица попала бы под вредное «галловское» влияние.

В попечительстве трезвости меня тоже ждала неприятность с заведовавшим чайной В. А. Андреевым, которым я был всегда так доволен. Он написал мне такое странное письмо, что я заподозрил у него ненормальность.

На другой день после приезда, 30-го апреля, состоялось заседание комитета попечительства трезвости. На этом заседании постановлено было арендовать городской манеж для устройства в нем рождественских, масляничных и пасхальных народных гуляний и утверждена была комиссия под председательством заведующей библиотеками М. А. Сабашниковой и ее товарища профессора А. И. Кирпичникова и двух членов по ее выбору для рассмотрения книг для читален и библиотек и составления толкового указателя.

Не успев ничем заняться, разобраться во всех неприятностях, пришлось ехать 2-го мая в Петербург сопровождать великого князя. Его высочество жил в Царском, а я в Петербурге во дворце великого князя и наезжал в Царское ежедневно.

6-го был выход в Большом Царскосельском дворце по случаю дня рождения государя, а 7-го была торжественная встреча Лубе – президента Французской республики. Вечером великий князь выехал обратно в Москву. К сожалению, сестру свою я не смог увидеть в этот приезд, у детей Павла Александровича был коклюш.

Вернувшись в Москву, я опять погрузился в дела попечительства трезвости, готовясь к открытию еще двух учреждений, в Дорогомилове и у Смоленского рынка. 25-го мая эти два новых народных дома и чайные были открыты. Заведующим их был назначен Терюхин, он не был военным, и в организации дела, это было известно, у него все не так спорилось, и мне пришлось больше повозиться с ним. Как человек, он был в высшей степени добросовестный и безукоризненно честный и благородный.

На другой день их высочества переехали в Ильинское, перед этим у меня был крупный и довольно неприятный разговор из-за Ильинского. С откомандированием Гадона при великом князе фактически лично остался я один, так как все другие адъютанты не жили во дворце и только приезжали на дежурства. В Ильинском же дежурства не было, все функции дежурного адъютанта исполнялись Гадоном или мной. Теперь Гадона не было, и великий князь выразил желание, чтобы я переехал в Ильинское и жил бы там. Такое требование великого князя было, конечно, логично, но я все же позволил себе ему возразить и просил оставить меня в Москве.

Я сказал великому князю, что всякое его желание для меня закон, но, живя в Ильинском, я не могу нести ответственность за такое крупное дело, как попечительство трезвости, особенно когда председатель его генерал Бильдерлинг отсутствует, что дело только начинает развиваться, если его испортить в самом начале, то уже не поправишь, что я могу добросовестно работать, если я не стеснен временем, и т. д. Мне казалось, что я говорил убедительно. Кончил я тем, что если его высочеству все же угодно, чтобы я жил в Ильинском, то в таком случае я прошу сложить с меня обязанности по попечительству трезвости. Великий князь, по-видимому, был недоволен моими доводами, хотя в душе не мог не согласиться с ними, и я видел, что он из-за этого разлада, происходившего в его душе, начинал сердиться. Тогда я совершенно спокойным и почтительным тоном стал говорить великому князю, что я, исполняя добросовестно свои обязанности по трезвости, отнюдь не желаю пренебрегать своими обязанностями как адъютанта, каковые я, конечно, ставлю на первое место, и когда только я буду нужен его высочеству в роли адъютанта для каких-либо поездок, поручений и т. д., то я всегда буду на месте и, кроме того, все свое свободное, без ущерба делу, время я буду посвящать Ильинскому.