Павел Стенькин - Меня не сломили!

Повели меня в полицейскую Кущу, расположившуюся в деревенской школе. Не успели мы войти в помещение, как на меня набросилось пятнадцать человек и стали обыскивать. Обшарили карманы, «обхлопали» руки, ноги, но ничего не нашли. Затем завели «партизана» в дежурное помещение на допрос. Там я снова повторил свою обычную «песню».

После допроса меня заперли в маленькой комнатке с соломенной подстилкой в углу и единственным окном, забитым изнутри крышкой от большого фанерного ящика. Посмотрев в щели, я увидел, что решетки нет, а стекла выбиты. Тогда я лег на солому, достал вареники, но есть не смог — нервы были напряжены до предела. Вскоре пришли с новым обыском, отобрали ремень. Примерно через полчаса вызвали на допрос к начальнику полиции. Я в который раз повторил свои показания, и начальник, заскучав, приказал завтра утром отправить меня в район: мол, там для меня найдется телеграфный столб. Снова бросили в камеру.

Лежу в своем углу на соломе и слушаю, как в коридоре переговариваются полицейские. Один говорит: «Надо отпустить парня, а то повесят. Жалко, молодой еще». Другой отвечает: «Ну да, а вот если ты к партизанам попадешь, думаешь, они тебя отпустят?» Слышу вступается кто-то третий: «Конечно, попадешься — не помилуют, но ведь у тебя самого [280] брата недавно в Германию увезли. Вдруг он возьмет да убежит. Ему бы только до дома добраться, а его такие, как мы, голубчики поймают, да повесят. И что тогда?» Поговорив еще пару минут, они ушли. Стало тихо, на улице стемнело, слышны только шаги часового. Вот он шагает по коридору, входит в дежурку, выходит из нее и идет на крыльцо. Постояв там немного, повторяет свой маршрут. Стал я потихоньку, по миллиметру, отрывать фанеру от окна, пока часовой ходит по коридору. Оторвал, осторожно опустил ее на пол, медленно открыл окно и выпрыгнул во двор, в заросли кукурузы. Продравшись через растительность, побежал по улице. Ночь была темной. Когда я пробегал мимо дома, из которого меня забрали, оттуда доносились пьяные голоса — полицаи горланили песни. В открытое окно я увидел хозяина, начальника полиции и двух давешних полицаев. Только сейчас я догадался, в какой дом попросился ночевать. С тех пор я стал осторожнее.

Фронт приближался, вечерами слышны были отдаленные артиллерийские залпы на северо-восточном направлении. Я свернул туда, и дорогу теперь спрашивал уже не на Харьков, а на Великие Сорочинцы.

Однажды вечером, неподалеку от совхоза им. Буденного Миргородского района, встретил я в поле мужчин, накладывавших солому на подводы. Я спросил у них дорогу, они показали, а когда я хотел уходить, один из мужчин отвел меня в сторону и сказал, что окрестности Сорочинцев прочесывают немецкие карательные отряды. Убивают всех подозрительных, поэтому без документов там лучше не показываться. Мужчина предложил мне ночлег, а если я решу остаться, предложил подыскать работу [281] в совхозе. Я, наученный кущинцами, долго колебался. Меня поспешили успокоить: «Да вы не бойтесь, здесь уже работает человек двадцать пленных, не вы один такой». Это не развеяло моих сомнений, но ночевать к нему я все-таки пошел — очень уж соблазнительно было переночевать под настоящей крышей. Уложили меня в хате, на свежей соломе, а за окном всю ночь шел сильный дождь. Утром, когда я проснулся, хозяин разговаривал обо мне с гостем — босым мужчиной в засученных до колен брюках. Они предложили мне временно устроиться на работу, осмотреться. Позавтракав, пошли мы втроем к завхозу, где я написал заявление на работу, снова выдав себя за украинца из Харькова. Прочитав бумагу, завхоз понял, что я не знаю украинского языка и, чтобы не выдать меня, переписал заявление сам. С этим заявлением мы пошли к управляющему. В дверях неожиданно столкнулись с полицейским, одетым в форму советского летчика. Он спросил: «Кто ты такой есть?» Ответить ему я не успел, поскольку ловкий переводчик схватил офицера под руку и почти насильно вывел на улицу.

«Снова засада!» — подумал я и потихоньку начал продвигаться к выходу, но неожиданно прямо в дверях столкнулся с моим давешним спасителем. «Не бойся, парень, все уладим», — улыбнулся переводчик, как я впоследствии узнал, еврей по национальности, выдававший себя за румына.

Так я начал работать в совхозе. Днем раскорчевывал пни, по вечерам слушал приближающуюся артиллерийскую канонаду. Наконец заговорили об освобождении Харькова. Поработав несколько дней, я изучил обстановку и познакомился с остальными пленными. Бежать решили вчетвером. Мы [282] знали, что на случай отступления комендант совхоза держит в бараке груженный продуктами грузовик. Чего в нем только не было: и мед, и масло, и окорока, и вишневая наливка… В одну из ночей караулить машину выпало товарищу из нашей группы. Мы решили не терять времени: взяли с собой все самое необходимое, раздали излишки продуктов знакомым и сбежали.

Навстречу нам по дорогам шли разбитые немецкие части, тащились изувеченные «тигры», «пантеры» и прочие танки, ползла артиллерия. Какой контраст с началом войны! Тогда они шли уверенно, наступая лавиной, как саранча, уничтожали все на своем пути, а теперь печально плетутся назад, увозя свою хваленую технику. Мне еще сильней захотелось попасть на фронт, чтобы добить фашистского зверя и отомстить за погибших товарищей.

Мы шли по малым проселочным дорогам, но и здесь встречались немцы, которые уже не обращали внимания на качество трассы. Часто нас останавливали и спрашивали документы. Предвидя это, ребята еще в совхозе запаслись бланками, а перед побегом заполнили их на имя каждого. К счастью, мои попутчики хорошо знали названия близлежащих деревень и могли убедительно сказать, куда мы идем. Но это не спасло нас от неприятностей.

Как-то ночью мы двигались вдоль восточного берега реки, перебегая от куста к кусту. Неожиданно над нами взвились осветительные ракеты, а следом раздалась автоматная очередь. Мы припали к земле, а когда ракеты погасли, побежали дальше. Но [283] тут взвились новые ракеты, и нас снова обстреляли — теперь уже с двух сторон. Одного товарища убило, другого ранило. Мы кинулись в другую сторону и все-таки скрылись от преследования, а на следующий день решили вернуться в совхоз. Продвигаясь по лесу, мы заметили протянутый по земле телефонный кабель и перерубили его в нескольких местах, чтоб хоть как-то насолить немцам.

Возвратившись в совхоз, мы спрятались в доме у двух женщин, вывезенных немцами из Харькова, и никому не показывались на глаза. Тем временем немцы спешно готовились к отступлению на запад: увозили скот, пшеницу, взрывали здания. По всему чувствовалось, что скоро придут наши. Оставаться в совхозе стало опасно — в дома врывались немцы, забирали людей и увозили их на запад. Ночью мы перешли в небольшой хуторок, расположенный вдалеке от дороги, и там заночевали. Утром мы пришли на соседние бахчи за арбузами, и старик сторож, плача от радости рассказал, что в совхоз пришла Красная Армия. Мы побросали арбузы и побежали в совхоз.