Александр ХАРЬКОВСКИЙ - ЧЕЛОВЕК, УВИДЕВШИЙ МИР

Но Филипп видел все хуже и хуже. Наконец, он обратился за помощью к русскому священнику. Тот дал ему святой воды и масла из лампады, висевшей перед главной иконой в маленькой бедной церкви.

– Молись Христу, – посоветовал священник, – богоматери и святым. Целуй иконы.

И Филипп молился, веря в чудесное исцеление. Но иконы вовсе не собирались совершать чуда. Да и сам священник едва ли ожидал от икон чудес: они были такие старые и прокопченные. И все-таки Филипп продолжал надеяться: ведь он совсем плохо видел.

– Если бы ты мог отправиться в Россию! – вздыхал священник. – Тогда, конечно, ты бы исцелился. Там есть очень чудотворные иконы: они не гниют, как наши, а покоятся в ризах, украшенные золотом и каменьями…

Друзья-язычники посоветовали Филиппу наказать иконы розгами. Но он не стал этого делать: слишком уж жалкими казались ему эти черные доски. Тогда он пошел к шаману. Тот бил в бубен и толковал о "келе" (11). Но не помог Филиппу ни шаман с бубном, ни принесенный в жертву олень. И тогда Филипп пошел за помощью к русским. Они посоветовали ему поехать в Россию: там, во Владивостоке и еще дальше – в Москве есть необыкновенные доктора, которые лечат глаза, они-то ему непременно помогут.

Но для поездки в Россию нужны были деньги, много денег. И Филипп решил их заработать. Многочисленные родственники и друзья охотно шли Филиппу навстречу, уступая ему самые выгодные для ловли места, приглашая в прибыльные рыболовные артели. И Филипп хорошо зарабатывал. Но все его деньги, замечает Ерошенко, "как-то сами собой просачивались сквозь пальцы, просеивались сквозь многочисленные карманы родичей". К началу новой рыболовной кампании Филипп всегда оставался без денег. Его охотно приглашали в артель: Филиппа уважали – работал он за десятерых.

В 1929 году, когда Ерошенко приехал в Анадырь, Филипп было совсем уже собрался в Россию. Но тут он узнал, что у них, на Анадыре, появился слепой из Москвы. Это и смутило и напугало незрячего чукчу.

Едва Ерошенко появился среди рыбаков, как к нему подбежал какой-то юноша. Это был Филипп.

" – Ты, мальце, из Москвы?

– Из Москвы.

– Из самой настоящей?

– Из самой настоящей.

– И слепой?

– Слепой.

– А правда ли говорят, что у вас там есть доктор, который лецит только глаза?

– Лечит всякому, но не всякому вылечивает.

– А мне, мозет вылецить?

– Может и это случиться.

– А что делают слепые в Москве?

– Работают на фабриках, заводах, в артелях. Он не понял: фабрики и заводы были для него непонятные слова. Он испугался и шепотом спросил:

– А рыбу ловят?

– Некоторые ловят удочками.

– Удоцками не годится, надо неводом в артели.

– Ну, прощай, мальце!

– Прощай".

Филиппа позвали работать… Встретил он Ерошенко радостно, а уходил грустный и подавленный. Обо что-то споткнулся, что-то перевернул. Весь день потом ему не везло – он упустил сеть, поскользнулся в лодке и упал в воду, а когда сушился у костра, сел так близко к огню, что у него загорелись штаны. Сначала он рассердился, а потом тихо заплакал. В этот день и ему самому, и всем вокруг стало ясно, что он слепой.

(10) Слепой педагог из Кисловодска А. Масенко разыскал эти произведения в журналах для незрячих и вместе с А. Панковым перепечатал на эсперанто. Очерк "Филипп Онкудимов" был напечатан по-русски в журнале "Жизнь слепых" (1930, N 7 – 8).

(11) Келе – по чукотскому поверью, легендарное злое существо, обитающее у Ледовитого океана.

На Чукотскую культурную базу (по местному "кульбач") Ерошенко приехал в конце июля 1929 года. Всего за год до этого ее основала группа энтузиастов во главе с Тихоном Семушкиным, ставшим впоследствии известным писателем. На краю света, у самого Берингова пролива, Ерошенко нашел настоящий культурный центр: больницу, школу, факторию, ветеринарный пункт – одиннадцать домов вдоль единственной улицы, которую назвали Ленинским проспектом.

Приехав на "кульбач", Ерошенко попросил одного из помощников брата подробнее рассказать о базе, показать все пути и тропки, ведущие как к морю, так и в тундру. Вечером он уже один свободно гулял по "кульбачу", лишь иногда нащупывая себе путь палкой. Чукчам это казалось чуть ли не сверхъестественным. Глядя ему вслед, они в замешательстве повторяли:

– Какомэй, какомэй (12). Так и стали называть его в тундре. Чукчи наблюдали за необычным слепцом, а тот искал случая узнать их поближе. Вот как он писал об этом в очерке "Шахматная задача":

"Немногие чукчи жили на самой базе или вблизи от нее, но они часто приезжали туда – то в больницу, то в факторию, то в школу к своим детям; ведь ребенок – это божество тундры, вокруг которого сосредоточена вся ее жизнь. Нередко чукчи появлялись на базе и просто так – проветриться, поразвлечься, увидеть гостей и чужестранцев.

Боязливые, как оленята, и любопытные, как полярные лисицы, они бродили группами по нашим общежитиям и квартирам, всем интересуясь, ничего не оставляя без внимания. Скромные и вежливые, чукчи осматривали фотографии и картины, знакомились с нашими шкафами и чемоданами, с удивлением заглядывая во все углы комнаты и ощупывая каждый предмет. И хотя они многим восхищались, в наших комнатах ничего не пропадало: чукчи – исключительно честные люди.

В столовой они подолгу пристально рассматривали нас, наблюдали, кто как ест и пьет. У них очень развито чувство юмора, – они беззлобно потешались над тем, что находили смешным. И Тундра нередко знала о каждом из нас такие подробности, о которых мы сами и не подозревали".

Ерошенко нравилась такая жизнь – в открытую, на людях. Свою комнату он никогда не запирал и радовался, когда, придя домой, находил там нового гостя. Особенно полюбился ему смышленый чукотский юноша Нерултенг. Вместе со своим младшим братом Таурулкотлом Нерултенг обучал Василия Яковлевича чукотскому языку, учил его ориентироваться в тундре.

Как-то юноша спросил русского гостя, знает ли он, как чукчи сами себя называют. Ерошенко отрицательно покачал головой.

– Так вот, – сказал Нерултенг, – мы называем себя лиги-оравилли, что означает "настоящие люди". Остальных же мы называем просто людьми.

Ерошенко сдержанно улыбнулся: ему не нравилось, когда какой-либо народ считал себя исключительным, особым. Но чукчи так мало знали о других племенах, народах, расах…

– Почему Какомэй улыбнулся? Он мне не верит? Разве он сомневается, что мы – лиги-оравилли?

– Ты прав, друг мой, – сказал Ерошенко. – В таких суровых условиях могут жить только настоящие люди. Но ты должен узнать и о жизни других народов. Обо всем этом написано в книгах.

С этого дня Нерултенг, хорошо знавший русский язык, стал читателем походной ерошенковской библиотеки. Как-то раз он попросил у Ерошенко книгу о Севере, и тот дал Нерултенгу томик Джека Лондона. Прочитав очередной рассказ, юноша приходил и спрашивал, правда ли все, что в нем рассказано. Ерошенко отвечал, что Джек Лондон – настоящий писатель и ему можно верить.