Александр ХАРЬКОВСКИЙ - ЧЕЛОВЕК, УВИДЕВШИЙ МИР

– Золото, кровь, убийства – зачем все это, Какомэй? Ведь в тундре всем хватит места?

Нерултенг не мог поверить ни Джеку Лондону, ни слепому писателю. Ерошенко не думал, что книга об американском Севере так потрясет молодого чукчу.

Нерултенг захотел узнать о жизни людей и в других цивилизованных странах. Ему попалась на глаза книга о первой мировой войне 1914 – 1918 годов. Он взял ее, ничего не сказав Ерошенко, – видимо, в книге его привлекли иллюстрации из фронтовой жизни.

Однажды Ерошенко застал юношу у себя. Тот сидел с подавленным видом, держа в руках книгу. В его голосе слышались отчаяние и боль.

– Вероятно, вы, европейцы, умные, очень умные, намного умнее нас, – сказал он Ерошенко. – Вы придумали охотничье ружье, моторную лодку, граммофон и тысячи других полезных вещей. Все это прекрасно, многое из этого пригодилось и нам, и за это тундра говорит вам спасибо и восхищается вами. Но вы придумали и такое, что убивает не одного человека, а сразу многих людей. – Нерултенг раскрыл страницу с изображением пулемета. – Вот этой машины достаточно, чтобы убить весь наш народ, все население тундры. Разве мы можем ею восхищаться? А вы этим, кажется, гордитесь. Давным-давно, когда мы были еще дикарями, мы тоже убивали друг друга. Правда, без этих приспособлений. Но те времена прошли, теперь среди нас вы не услышите об убийствах. Кто же глупее, мы или вы? Нет, все-таки мы – настоящие люди, лиги-оравилли. Ерошенко обнял Нерултенга и сказал:

– Мальчик мой, ты видишь, я слепой. Я не различаю цвета и не знаю у кого – желтая, а у кого – белая кожа. Я объездил мир, дружил с японцами, бирманцами, индийцами и могу тебе сказать – цвет кожи еще ни о чем не говорит. Никогда не верь, мой мальчик, что одни народы лучше других. Хорошо, что здесь в тундре живут мирные люди. И плохо, что людям в других краях приходится убивать друг друга. Все войны до сих пор велись простыми людьми по указке богатых и за их интересы.

– Но почему же они не отказывались убивать друг друга?

– Потому что не было такой страны, которой не нужна война, не нужны чужие земли. А когда появилось первое в мире государство рабочих и крестьян, буржуи послали против него свои армии, пулеметы, пушки. И рабочим пришлось тоже взять в руки оружие… Скажи, хорошо иметь ружье, если на тебя напал волк? А если волчья стая, тут ведь не откажешься и от пулемета, не так ли? Ерошенко трудно было понять, согласился ли с ним юноша – тот молчал. На прощанье Василий сказал:

– Приходи вечером в кино – сам все увидишь. Перед началом сеанса Ерошенко произнес небольшую речь. Он говорил, что мир разделен на два враждебных лагеря, которые объявили друг другу беспощадную войну; что враги ненавидят нашу страну и каждый может стать невольной жертвой этой ненависти даже здесь, в тундре.

– Быть может, – сказал он, – фильм, который мы вам сейчас покажем, поможет каждому осознать эту всемирную опасность.

Кинокартина началась с эпизодов гражданской войны. На экране отряды Красной Армии шли в атаку на последний, неприступный бастион контрреволюции. Белые бомбили их, обстреливали с кораблей. Красноармейцы погибали, но в строй становились новые бойцы. Вот появилась кавалерия. Ерошенко заиграл на гитаре "Марш Буденного". В зале кто-то крикнул "Ура!".

В этот момент Нерултенг вскочил. Схватив Ерошенко за руку, он громко закричал:

– Это невероятно! Невозможно!

От неожиданности Василий выронил гитару.

После этого случая Нерултенга словно подменили: он перестал смеяться, шутить, вид у него был всегда какой-то печальный. Ерошенко замечал состояние молодого друга, но думал: молодо-зелено – пройдет. Как он ошибся!

Однажды к Ерошенко пришел Таурулкотл и шепотом сообщил:

– Мой брат сошел с ума. Он сидит все время у моря, грустный, и не хочет ни с кем говорить. Но самое главное… он бросил в море ту самую книгу… которая про Север. О, Какомэй, не ругайте его! Я вам дам за нее все, что захотите – мех белого медведя, тюленью куртку, нарты…

А через день ужасной силы взрыв потряс базу. Мимо окон с криком и шумом мчались люди. Выбежав на улицу, Ерошенко схватил за локоть Таурулкотла. Мальчик плакал и причитал по-чукотски. Василий понял: произошло непоправимое.

– Говори по-русски! Говори по-русски! Я не понимаю тебя, говори по-русски!

– Нерултенг… бомба… больница…

Василий обомлел. Медленно побрел он к больнице, передвигая одеревеневшие ноги. Поднялся на второй этаж. Сестра встала у двери, сказала, что доктор не велел никого пускать. Ерошенко молча отодвинул ее в сторону. Нерултенг узнал его шаги и закричал:

– Какомэй, Какомэй! За что они ослепили меня?

– Кто, Нерултенг, кто ослепил тебя?

– Ваши цивилизованные, по-европейски воспитанные люди, которые выдумали эти бомбы.

Что мог ответить своему другу Ерошенко? Какие найти слова, чтобы тот все понял? Теперь Нерултенг не верил всем "таньга" – белым. А на следующий день в больницу пришли чукчи, и, не обращая внимания на медсестру и врача, унесли больного в тундру.

Узнав это, Ерошенко растерялся. Он хотел увидеть Нерултенга, помочь ему, но не знал, доверяет ли тот ему теперь. Но вот к Ерошенко пришел Таурулкотл и сказал, что брат его почти здоров, только в него словно вселился какой-то бешеный келе: Нерултенг рассорился с друзьями, выгнал из яранги родителей, а его, Таурулкотла, бьет.

– Помоги нам, Какомэй, – попросил чукча. Ерошенко отправился в ярангу к юноше. Нерултенг, услышав шаги Василия, как-то сразу успокоился, взял его за руку и сказал, что благодаря снадобьям и травам раны его почти зажили, только… он уже никогда не сможет видеть.

– По чукотскому обычаю очень старый или больной человек, – сказал Нерултенг, – может сам, по собственному желанию покинуть Тундру живых и уйти наверх, в Тундру мертвых. Зачем быть в тягость другим?.. – Он помолчал. – Хороший обычай, не правда ли?

Ерошенко не отвечал; он не сразу понял, куда клонит юноша. Но Нерултенг принял его молчание за согласие.

– Однако наложить на себя руки нельзя: это – грех, плохо. Такую услугу человеку оказывает тот, кого он больше всех любит. И тот, кто очень любит его, – сказал Нерултенг, многозначительно пожимая руку друга.

И тут Ерошенко понял, к чему клонит его приятель. Он вздрогнул, словно по его телу прошел электрический ток, и закричал:

– Ты не смеешь, не смеешь просить меня об этом. Нерултенг! Я не хочу и не могу этого сделать!

– О, Какомэй, – запричитал Таурулкотл,- – скажи моему брату, что я сам сделаю это ради него. Неужели не я люблю его больше всех на свете?

Но Нерултенг не слушал его и, обращаясь к Ерошенко, продолжал.

– Зачем ты кричишь? Зачем волнуешься так, Како-мэй? Давай обсудим все спокойно… Это ведь всего лишь дружеская услуга.