Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки

Я загрустил. Послезавтра должен быть самолет. К этому сроку надо вернуться в поселок. По воде сеялся мелкий дождик. Вверху, на сопках, дождик ложился кипенно-белым снегом, за ночь зима могла и ниже спуститься. Мы сели перекусить и подумать. И тут все четверо сразу увидели лодку. Она споро шла по течению… Три человека. Один, кажется, спит, другой на веслах, третий, высокий, с длинным шестом, сидит на корме. Мы замахали руками, и лодка пошла носом к нашему берегу.

– Ему надо вернуться в поселок, возьмете?

– Хорошо, садись, садись. Веслами можешь немношко?

Ивану Пиновичу 52 года.

…Лодку подхватило течением, и только теперь я увидел: сижу на ворохе крупной рыбы. Тут же лежат шкуры, оленье мясо. На носу прижалась собака. Большая лодка чуть не черпает воду, но стариков это нисколько не беспокоит. Они бормочут корякскую песню, один пьяный пытается и никак не может завязать шнурок на засаленных меховых штанах.

– С праздника едете?

– Однако, с праздника. Олешка кололи, немношко мухоморчика пили, – отвечает высокий с шестом.

Я уже знал про этот грибной напиток и покрепче ухватился за весла. Только теперь я как следует оценил характер реки. Лодка в любую минуту грозит опрокинуться.

Прикидываю: сколько придется пройти перекатов? Каждый удар весла надо рассчитывать, а пойди угадай, где лучше проскочить эти чертовы камни. Ну и течение – лодку поставило боком, поволокло…

Один старик сзади меня беззубым ртом жует завяленное полусырое мясо. Другой, так и не сумев завязать шнурок, уткнулся в оленью шкуру.

– Уснул дедушка Они, – улыбается высокий с шестом.

Мне не до шуток. Гляжу на этого третьего. Он-то понимает, что мы вот-вот кувыркнемся?

– Много гольцов везете?

– Однако, хорошо ловили. Штук двести будет.

Лодка чуть-чуть не хлебает бортами. Гольцы подо мною скользят, как живые, трудно грести. Кажется, этот третий с шестом протрезвел, вон как ловко уперся. Но что это он шарит рукой – рукавица лежит на виду, на коленях.

– Плохо видите?

– Однако, совсем слепой.

– Совсем?!

– Однако, с детства не вижу.

Лоб у меня сделался мокрым. Как же я сразу… Веки у человека в самом деле не поднимаются, лицо неподвижное… И вот как раз надо решать, куда повернуть лодку. Уже слышно – вода бьет о камни, и белую пену видно. Вот сейчас надо… Там, на быстрине, будет поздно.

– Мелгитанин (русский), надо правым веслом греби… Там у берега глубина хорошо.

Теперь я и сам вижу, что правым. Опять скребануло по днищу… Уже глаз не могу оторвать от высокой спокойной фигуры. Это он с шестом ловко равняет лодку. Вместо шарфа на шее – белое вафельное полотенце, на поясе – ножик и две небольшие коробочки. С табаком и, наверно, с этим сушеным «мухоморчиком».

– Вы тоже на праздники выпили?

– Однако, немношко. Так немношко песня хотел… Слушай, право, право греби – палка будет…

Да, это бревнышко на течении могло бы нас… Я уже не могу сдержать изумления:

– Иван Пинович, а как же вы?..

– Однако, просто. Шумит палка – я слушай. Сейчас поворот будет. Держи! Держи! – Камни!

Поздно. Лодка не опрокинулась, но крепко, со скрежетом села на дно. Шестом и веслами не возьмешь. Рулевой прыгает в воду. И я прыгаю. Вода – выше сапог и холо-одная… Проснулся от толчка дедушка Они, но ничего не понял, забормотал песню…

Опять плывем. И я уже не чувствую себя капитаном. Мне надо, конечно, в оба глядеть, но больше я слушаю, что говорит этот удивительный человек на корме.

– Сейчас бояться не надо. Тут камни нету. Смело надо греби. Тут рыба много живет, слышишь, юкола пахнет? Мой юкольник.

На берегу показался аккуратный сарай на тонких, высоких сваях.

– Юколы много запас?

– Однако, много.

– Сам ловил?

– Сын помоги, жена помоги, сам много ловил. Сейчас надо левым греби – будет камень, который наверху нету.

– Всю реку знаешь?

– Она шумит – я помни. Тут шумит, там по-другому шумит, палка совсем по-другому шумит. Шестом глубину хорошо помню…

– А что сейчас справа на берегу?

– Много мелкой вода, много лежит больших палка. Дом орла на сухой палка…

Два белохвостых орла поднялись и тяжело полетели к пологой сопке.

Последний час мы плывем уже в темноте. Сопки становятся черными. Четко обозначился поломанный горизонт. За горами лимонно светится небо, а сопки все черней и черней. Темнота постепенно стекает в реку, и только далеко слева две снежные горы сияют розоватым светом. В сплошной темноте плывем. Еще два больших переката, и должны появиться огни поселка.

– Тут надо хорошо смотри. – Рулевой на корме привстает. – Шестом, шестом, а я веслами… – Проскочили. И показались огни.

– Иван Пинович, а в табун по реке кверху ты когда же прошел?

– Однако, вчера прошел. Утром пошел, вечером в табуне чай пили.

– По берегу шел, а лодку тянул?

– Однако, так.

– Один?

– Нет, не один. С собакой шел.

Я мысленно оглянулся, представил себе каменистый берег, заваленный подмытым лесом и валунами, изрезанный множеством шумных ручьев и речек. Идет по берегу человек и тянет лодку. Слепой человек. К табуну – пятьдесят верст… Непостижимо!

Лодка ткнулась в илистый берег. Рулевой в темноте уверенно отыскал нужный колышек, привязал лодку. Позвал кого-то из темноты. Сейчас же подошли две женщины, в большую корзину стали складывать рыбу. Что-либо спрашивать было неловко, я отложил разговор и стал прощаться.

– Однако, мелгитанин хорошо весла держал. Я думал, немношко плохо будешь греби… Как по-русски сказать… молодец!

Похвала была кстати. Ломило руки и спину, на ладонях темнели кровавые пузыри.

Я прошел улицей и оглянулся на реку. Два старика, обнявшись, мирно болтали. Высокий переобувался.

Сорок пять лет назад мальчик-чукча Иван Рультетегин поехал с отцом в гости в соседний табун. Взрослые пили чай, а ребятишки прыгали посреди юрты. Играя, дочка хозяина зачерпнула блюдцем золы… Это только кажется, что костер в юрте остыл, только сверху костер покрывается синим пеплом… Женщины языком выбирали золу из глаза и спрашивали: «Ты видишь?» Он и теперь помнит, как спрашивали. Ему было шесть лет. Он не мог понимать всей беды.

«Твоими глазами должны стать уши, и голова, и ноги, и руки», – говорил отец. Отец брал сына во все поездки по тундре, рассказывал: это ручей, это олений след, это утки свистят крыльями; трава под снегом ложится в сторону, где прячется солнце; запели птицы – значит, день наступает; солнце греть перестало, утих ветер – ночь пришла в тундру. «Запоминай, тогда будешь жить». И он научился издалека «слышать» табун по запаху дыма, ловил в табуне ездовых оленей. Он мог заколоть оленя. Снять шкуру. Научился шить торбаза, делать крепкие нарты, мог выбрать дерево и выдолбить лодку, научился по ветру править упряжкой собак. Отцовские глаза были рядом. Всегда спросишь: это как? это что? Но отец не прожил долго. Попал в метель, четыре дня под снегом лежал, простудился…