Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Уподобление мозговой работы бушующей топке мало что добавляет к тому, что мы знаем, но алмаз, блестящий собственным благородным, спокойным блеском и вместе с тем послушно отвечающий едва заметным изменениям отблеска прихотливому огню, иносказательно прорисовывает отношения мудро-нежной Визи и нелегкого в быту журналиста.

В самом начале рассказа мы знакомимся также с щедростью и силой воображения Марка. Размышляя о скрытых причинах изменения самочувствия, Марк словно шутя приходит к предположению о передаче пси­хической энергии на расстояние. Он не пу­гается внешней абсурдности пришедшей ему в голову мысли, не отмахивается от нее, как сделал бы поклонник куцего здра­вого смысла, не заводит вас в загадочные дебри мистицизма. Его мысль отважно движется навстречу неизведанному, со­поставляет, вспоминает неизвестные фак­ты. «Некто болен, о чем вы не подозревае­те, но вас беспричинно тянет пойти к нему».

Фантазии Марка не высосаны из пальца, а развиты живым опытом, подсказываются наблюденным материалом.

«Примеры эти я привожу потому, что они элементарно просты, известны почти каж­дому из личного опыта и позтому достовер­ны, а достоверное убедительно».

И действительно, фантазии Марка доволь­но убедительны. В книге инженера Б. Кажинского «Биологическая радиосвязь» (1962) рассказан такой случай: проснувшись ночью, автор услышал явственный звук, на­поминавший звон ложечки о стакан. Было два часа ночи. Инженер заснул снова, а утром пошел навестить своего больного приятеля, проживавшего на расстоянии од­ного километра от его дома. Но приятеля уже не было в живых. Он умер ровно в два часа ночи, в ту минуту, когда мать его зачерпнула лекарство чайной ложкой из стакана...

Инженер Б. Кажинский утверждает, что человеческая мысль имеет электромагнит­ную природу и, следовательно, может быть передана как угодно далеко. Он настолько уверен в своей правоте, что окрестил эту способность мозга третьей сигнальной си­стемой. К идеям Б. Кажинского сочувствен­но относились В. Бехтерев, А. Леонтович. Писатель А. Беляев использовал идеи Ка­жинского в научно-фантастическом романе «Властелин мира» и, кстати, вывел там и самого инженера под фамилией Качинского. Великий ученый-мечтатель К. Циолков­ский относился к идеям Б. Кажинского весьма сочувственно и был убежден что в век космонавтики телепатические способ­ности человека очень понадобятся.

Я вспоминаю все это не для того, чтобы защищать телепатию. Я хочу только пока­зать, почему фантастические соображения Марка не кажутся нелепыми, а восприни­маются читателем почти всерьез.

Мы послушно следуем за размышлениями Марка; нам понятно, что его соображе­ния — не пустые домыслы, не голая фанта­зия, что воображение его плодотворно и предположения приближаются к тем «без­умным гипотезам», над которыми стоит за­думаться.

И вот, едва мы познакомились с Марком, разражается катастрофа. Вместо остроум­ного, изобретательного журналиста Визи ви­дит тупицу, хохочущего от восторга в пред­вкушении фрикаделек. Вместо трехмерного, а может быть, и четырехмерного мир пред­ставляется ему плоским, двухмерным. «Все, что видишь,— такое и есть»,— изрекает он невозмутимо. Его блестящая речь сменяется бесцветными фразами, изредка сдобренны­ми взятым напрокат у Шехерезады окосте­невшим сравнением типа «будильники — палачи счастья» или «разгул — истребитель меланхолии». Перед нами — мертвое созна­ние, отражающее предмет и явления без всякой духовной переработки, нечто вроде предприятия выпускающего те же самые pora и копыта, которые в него поступают.

Статья «Снег», лишенная даже отдаленно­го подобия тропа, свидетельствует о пас­сивном контакте автора с действитель­ностью, о бесчувственном восприятии, бес­сильном связать предметы, не способном ни к отбору, ни к моральной оценке.

Не следует думать, что в рассказе, иду­щем от главного героя, этот герой является полновластным хозяином повествования. За спиной его стоит автор. И присутствие ав­тора иногда весьма заметно. В «Возвращен­ном аде» именно автору — Грину — принад­лежит основное сопоставление здорового Марка, автора боевых статей против Гуктаса, творца дерзких гипотез о всемогуществе мозгового аппарата, и Марка больного, «за­снувшего», как засыпают черепахи на зи­му.

Новиков, Грибоедов, Гоголь, Салтыков-Щедрин, Чехов, Горький производили со­циальный анализ обывателя на определен­ном общественном фоне в конкретных бы­товых условиях, и внутренняя суть обыва­теля познавалась через посредство его внеш­них проявлений.

Грин в «Возвращенном аде» поступает иначе. Он как бы вскрывает черепную ко­робку мещанина и дотошно исследует его мозговую структуру.

Любопытно, что и М. Горький не ограни­чивался изображением мещанина извне. В его статье «Разрушение личности» содер­жится прямой психологический анализ ум­ственного уровня обывателя.

«Вероятно, это хроническая болезнь коры большого мозга, вызванная недостатком со­циального питания,— писал М. Горький и продолжал несколько дальше: — ...он не спо­собен к связному мышлению, с трудом ассо­циирует идеи, мысль вспыхивает в нем искрами и, едва осветив призрачным, боль­ным сиянием какой-либо ничтожный кусо­чек внешнего мира, бесследно угасает».

Статья М. Горького была написана в 1909 году. Видимо, Грин был знаком с ней и раз­делял отношение Горького к паразитирую­щему мещанству. Иначе трудно объяснить столь близкое совпадение симптомов болез­ни Марка с горьковским описанием.

Мне кажется, что любой большой писа­тель в течение всей своей жизни пишет од­ну заветную книгу.

Главная тема Льва Толстого — во всех его томах, от первого до последнего,— олицетво­рялась «зеленой палочкой» народного сча­стья. Центром творчества А. Чехова было утверждение чувства человеческого досто­инства. Большинство рассказов А. Грина — песня, прославляющая безграничную мощь творческого интеллекта, вырванного из мер­твящих пут обывательщины. Так называ­емый «вымышленный мир» Грина находит­ся совсем недалеко от нас, не дальше со­седней комнаты.

В. Ковский определил манеру писателя следующим образом: Грин «создает какую-нибудь общечеловеческую ситуацию, воз­можную в любом основанном на социаль­ном неравенстве обществе, и извлекает из столкновения добра и зла определенный этический смысл». Это верное определение слишком широко и годится для любой сказ­ки. Произведения Грина в подавляющем их большинстве характерны столкновением добра не со злом вообще, а с косной, вре­доносной инертностью мещанина.

Российское мещанство как социальная категория — понятие весьма расплывчатое. М. Горький замечал про мещанина: в горо­де он и не купец, и не дворянин, и не крестьянин. Исповедовали обывательскую идеологию не только разночинцы, не толь­ко мелкие буржуа, но и многие рабочие и интеллигенты...